В бой пойдут одни старики...

«Но бывает, расстается с кораблем своим моряк, -
Значит, силу краснофлотца на земле узнает враг.
Ничего, что сердцу тяжко, что не флотская шинель, -
На твоей груди тельняшка, темно-синяя фланель!»

(«Это в бой идут матросы!» Музыка: Б.Терентьева Слова: Н.Флерова)

Матрос Микола Ползунок попал служить на подводную лодку совершенно случайно, неожиданно для себя и еще более неожиданно для окружающих. Дело в том, что природа наградил Колю не самым большим, но все же внушающим уважение ростом в 1 метр 96 сантиметров, что само по себе указывало, что самым разумным было бы направить служить парня военным регулировщиком, чтоб его издалека видно было, но, как известно, военная организация славна не разумным, а творческим подходом. Вот благодаря именно такому «творческому» решению одного из офицеров Львовского областного военкомата Миколу, примостившегося на скамейке военкомата и отходившего от вчерашних традиционных сельских проводов, неожиданно разбудили пинками, и пока он пытался понять, что к чему, воткнули в строй помятых призывников, которых незамедлительно пересчитали, и когда количество сошлось, довольно резво повели на вокзал. Только на полдороге Микола сфокусировав зрение, осознал, что ведет их офицер в военно-морской форме, а вместе с ним еще и парочку морских прапорщиков, флотское название которых он никак не мог вспомнить. Попытка Ползунка покинуть ряды флота, еще не добравшись до вокзала, натолкнулась на такую жесткую отдачу от офицера, что проникшись чувством глубокого и сильного уважения ко всему военно-морскому флоту в лице этого офицера, призывник притих, и даже как-то философски пришел к выводу, что годом больше, годом меньше, а в сущности, никакой разницы.
Оказавшись в учебном отряде подплава в Северодвинске, Микола мгновенно стал звездой. По заверениям старожилов таких высоких подводников они еще не встречали, а принимая в расчет, что кроме роста Ползунку от родителей досталось крупное и сильное тело, то таких богатырей здесь отродясь не видали. Годковщины он так в полной мере и не вкусил, может, оттого, что стал вечным знаменосцем учебки и чемпионом гарнизона по гиревому спорту, а может, и оттого, что трогать его откровенно боялись из-за внушающей уважение комплекции. Так бы Коля и остался в учебке, к чему дело и шло, если бы под конец срока немного не оборзел, и в один из выходных, раздавив с боевыми товарищами пару бутылок «огненной воды», завис в какой-то заводской общаге, где ему, в отличие от собутыльников, неожиданно не нашлось достойной подруги. Обиженный женским невниманием к своей персоне, Ползунок покинул общежитие, и, будучи, как все большие и сильные люди, человеком неконфликтным и спокойным, побрел обратно в учебку. Туда он добрался без приключений, но каким-то неожиданным зигзагом забрел в строевую часть, обычно в выходные дни пустую. Зачем он туда пошел, Микола даже потом не мог понять. А в строевой части люди были. Точнее, один человек женского пола. Старший мичман Ольга Александровна, женщина немного за тридцать, миловидная, мать двоих детей от неизвестных героев флота, ну и естественно, разведенная давно, и казалось, навсегда. На свою беду, а может и на радость, старший мичман, пришедшая навести порядок в бумагах перед какой-то проверкой, справедливо полагала, что в этот день и в этот час никого со стороны в канцелярские помещения не занесет, а потому даже дверь за собой не запирала. А так как всякого рода канцелярии всегда и везде обладают свойством быть душными и жаркими, то и сидела за своим столом Ольга Александровна соответственно атмосфере, без мундира, в расстегнутой белоснежной рубашке, под которой было такое же белоснежное тело и бюстгальтер, скрывающий высокую, не испорченную двумя родами грудь. Надо сказать, что рождение двух ребятишек совершенно не исковеркало внешние данные этой статной поморской женщины, которая и мичманом стала при помощи отца первого ребенка, а в канцелярии учебки оказалась при содействии второго. Так вот, Микола, вломившийся в первую попавшуюся дверь, вдруг узрел перед собой женщину, сидевшую на стуле, закинув одну красивую ногу на другую, которые были очень хорошо видны из-за неуставной длины юбки, задиравшейся довольно высоко. У сильно подвыпившего матроса участилось дыхание, и когда прекрасная мичманша повернулась к нему лицом, Микола уже мало чего соображал, потому что перед его глазами сочными и красивыми виноградинами покачивались две большие груди, еле сдерживаемые тугим бюстгальтером. Матрос то ли всхлипнул, то ли прорычал, и напрочь откинув субординацию, практически одним прыжком оказался около оторопевшего старшего мичмана, и заграбастав того под мышки, рывком вынул из кресла и присосался к ее губам. Ольга Александровна, толком не успевшая отреагировать на молниеносные действия статного матроса, не успела даже сжать губы, и эта оплошность решила все. Пока в течение нескольких секунд, она сообразила, что надо бы упереться и оттолкнуть матроса, совершавшего явно неуставные действия, было уже поздно. Микола уже перенес свои руки на ее ягодицы, губы на грудь, и когда они достигли сосков, старший мичман, уже с месяца полтора не бывшая с мужчиной, как-то сразу покорно и безвольно сдалась. И не просто сдалась, а неожиданно для самой себя сразу же страстно отдалась, причем в полный голос. Через пару минут вся канцелярия была закидана предметами матросского и мичманского вещевого аттестата, а сама пара хаотично перемещалась от стола к столу, артистично выполняя фигуры из всех рекомендованных уставом комплексов физической зарядки. Наверное, получалось у них это очень красиво и эстетично, так как начальник строевой части, немолодой и давно списанный с плавсостава кавторанг, тоже, наверное, из-за предстоящей проверки, ненароком заглянувший в расположение своего хозяйства, с парализованным видом замер у двери, не в силах вымолвить слово. Несколько минут он ошеломленно взирал на это действо, и наверное, так бы молча и смотрел дальше на этот впечатляющий спектакль, если бы в процессе исполнения одного из акробатических этюдов исполнители не оказались одновременно лицами к офицеру. Старшему мичману, распростертому обнаженной грудью на столе, отдать воинскую честь не получилось никаким способом, а вот у матроса в пьяненькой голове что-то перещелкнуло, и он, приняв строевую стойку, автоматически поднес руку к голове. У кавторанга, пребывающего в прострации, так же автоматически вырвалось:
- К пустой голове руку не прикладывают!
Дальнейшие события можно упустить, добавив разве только то, что Ползунка отправили проходить дальнейшую службу в Гаджиево, а вот старший мичман Ольга Александровна нашла свою судьбу. Давно разведенный и страдающий от всех военно-морских болячек начальник строевой части с пониманием отнесся к зову плоти своей подчиненной, и историю раздувать не стал, ограничившись устным выговором, на который ожидавшая страшных репрессий женщина отреагировала не по-военному, а чисто по-женски. Набравшись смелости, в ближайшие выходные она завалилась к холостякующему начальнику домой, и пока он приходил в себя от нежданного визита, перестирала тому все скопившееся белье, убрала в квартире и приготовила и ужин, и завтрак сразу. А через пару дней просто переехала к нему вместе с детьми. Говорят, у них уже третий ребенок, и вообще, получилась очень дружная семья.
Ползунок же, снова философски отнесшийся к происшедшему, скорее был рад, что отделался простым втыком, чем огорчен тем, что едет служить на атомоход. Надо заметить, что судьба в очередной раз поиздевалась над рослым парнем, сделав его турбинистом в самый последний момент. Случилось то, что на флоте бывает повсеместно и никакого удивления не у кого не вызывает. Кто-то перепутал документы в той же злополучной строевой части, и вместо ожидаемой ВУС ракетчика, у Коли появился ВУС турбиниста, с которым он и попал на ракетный подводный крейсер стратегического назначения «К-...», в обиходе называемый личным составом крейсером «Бессмысленным», а иногда «Безумным». Оба этих прозвища корабль полностью оправдывал в зависимости от ситуации по причине того, что последние года два экипаж крепко врос в береговую базу. Корабль эти два года ремонтировался в том же Северодвинске, а второй экипаж, в который и попал матрос Ползунок, все это время безвылазно отирался в базе, занимаясь общественно-полезными делами, начиная от камбузных и прочих нарядов, заканчивая поездками в Белоруссию для оказания помощи в спасении урожая картошки. И вот как раз аккурат перед прибытием пополнения, корабль, наконец, вернулся в родную базу, первый экипаж уехал в заслуженный отпуск, а на борт, кряхтя, залез ставший почти придатком береговой базы второй экипаж, и начал сдавать задачи. К этому времени в экипаже осталось совсем немного офицеров и мичманов, видевших море не с берега, да и те были в большинстве своем списанные «калеки», или люди готовившиеся к уходу в запас поднимать народное хозяйство. К тому же командир корабля был назначен на должность года полтора назад тоже с ремонтирующейся лодки, самостоятельно в море еще никогда не ходил, да по большому счету уже и не собирался, а потому откровенно боялся, мастерски маскируя свой панический страх хорошо поставленным командным голосом и повышенной строгостью ко всему окружающему. А потому, обстановочка на корабле была еще та, личный состав друг к другу только начинал притираться, а штаб дивизии практически прописался на борту, боясь тяжких последствий от неподготовленного личного состава и его решительных, но неграмотных действий. Опять же волей дурашливой судьбы попал Ползунок служить в турбинную группу и не просто турбинистом, а турбинистом-водоподготовщиком в самый кормовой 10 отсек. Что такое водоподготовка, Микола никогда не слышал и откровенно напрягся, когда оказалось, что в его заведовании оказалась целая, пусть и небольшой, но набитый пугающими приборами запирающийся на замок закуток с гордой табличкой «Выгородка ВХЛ». Что такое ВХЛ, Ползунку быстро объяснил командир отсека, лейтенант Белов, офицер, судя по всему, служивший на корабле ненамного больше, чем сам Микола. Гордое название "водно-химическая лаборатория", мало чего сказало парню из украинской глубинки, тем более что ничего сложнее отцовского мотоцикла он до этого в своей жизни не видел. Вообще, сама подводная лодка не то чтобы очень впечатлила матроса, а чисто по-житейски озадачила тем, как же ему тут жить со своим ростом и сохранить следующие два с половиной года голову без повреждений. По центральным проходам отсеков ходить было еще более или менее безопасно, но вот при самом первом посещении турбинного отсека Микола рассадил голову сразу в пяти местах и крепко призадумался. Выход нашелся буквально на следующий день, когда во время утренней учебной тревоги для осмотра отсеков лейтенант Белов, обозрев со всех сторон залепленную и обклеенную пластырем голову Ползунка, саркастически хмыкнул и извлек откуда-то из недр Валки оранжевую заводскую каску, оставшуюся со времен заводского ремонта.
- Носи, Коля... и видно издалека, и голова в целости будет. А стесняться не надо, вон на 192-ой целый старпом тоже в такой же по кораблю бегает... а ростом он пониже тебя будет... Держи!!!
Стесняться Ползунок и не собирался, голова все-таки дороже, а поэтому совершенно спокойно и с благодарностью в глазах водрузил себе на голову каску, отчего сразу стал похож на могучего такелажника, случайно забредшего на подводный крейсер. Над здоровенным матросом в каске стали довольно беззлобно подшучивать офицеры и мичмана, да и матросы поначалу тоже поизгалялись, а потом как-то притихли, особенно после того, как Ползунок очень показательно продемонстрировал одному из старослужащих «люксов», что при его телосложении годковщину он просто не замечает как явление. При всем этом, Микола был патологически добрым и незлобивым человеком, которого было очень трудно вывести из себя, и надо было очень постараться, чтобы он закипел и дал волю рукам. К тому же говорил Ползунок на певучем украинском языке, так мило и непринужденно пересыпая его русскими словами и зазубренными на корабле техническими терминами, что злиться на него было просто невозможно, и почти каждое предложение вызывало улыбку. И вообще, всем своим видом матрос Микола Ползунок очень анекдотично походил на одного из героев старого советского мультфильма «Как казаки невест выручали».
Время шло, и экипаж, все еще находясь у пирса, все же постепенно приходил в норму, становясь мало-помалу похожим на нормальный флотский коллектив, пока еще не совсем готовый к реальному морю, но уже находящийся совсем-совсем близко. Ползунок тоже как-то быстро освоился со своими обязанностями водоподготовщика и даже научился разогревать банки с тушенкой в каком-то непонятном приборе в ВХЛке, по слухам относящемся к химической службе, и назначение которого не знал даже сам командир отсека. Каска Ползунка покрылась «боевыми» царапинами и шрамами, но зато он уже знал, как пролезть в машине 8-го отсека к сепаратору, и при этом не расколошматить голову и колени до крови и как отобрать пробы воды и масла везде, где только возможно, причем без ущерба собственному здоровью. Микола даже начал изредка снимать каску во время своих трюмных путешествий, и при этом не разбивать голову до кости, как в первые дни. В своем отсеке Ползунок тоже обжился. Десятый отсек был самым маленьким на корабле, но, тем не менее, набитый оборудованием насколько возможно и заваленный попутно ко всему неимоверным количеством банок с консервированной картошкой. Микола умудрился проползти на собственном пузе все мало-мальски доступные для своего габаритного тела щели, и на одном из отсечных учений убедился в том, что только ВСУ, всплывающее спасательное устройство, расположенное в отсеке, ему недоступно. Как только они все вместе не старались, но даже при помощи пинков и аварийного упора Ползунок, обряженный по всем правилам в полное водолазное снаряжение, так и не смог протиснуть свою мощную длань в саму камеру, предназначенную исключительно для спасения его же матросского организма. А дело, тем не менее, шло к первому выходу в море их корабля, а значит, и самого Ползунка...
Прошел, правда, еще целый месяц бесконечных «войн и разрушений» у пирса, пока, наконец, командир, к этому времени уже немного обросший пока еще береговыми ракушками, объявил на построении всему экипажу, что они через три дня выходят в море. Сразу же начались бесконечные погрузки всего самого разнообразного, а главное, продовольствия, где Микола разжился десятком банок с консервированными сосисками и столькими же банками с говяжьим языком в желе. Все было надежно припрятано в уже ставшим родным 10-м отсеке, да так, что лейтенант Белов, производивший обыск отсека непосредственно сразу после погрузки, смог обнаружить только несколько банок, но никак не все. Потом была еще масса всякой суеты, которая мало затронула Миколин распорядок, а еще через сутки начался ввод ГЭУ в действие.
Как ни пугали корабельные годки свое молодое пополнение летающими по отсеку светящимися нейтронами и фиолетовой радиацией, для Миколы все происходящее на корабле показалось какой-то обыденной суматохой, скрашенной только тем, что на корабле одновременно оказалось очень много всевозможного народа, да еще и приятным сюрпризом в виде неожиданно вкусной, и главное, обильной пищи, разительно отличавшейся от того, чем их потчевал береговой камбуз. Про это счастье Микола, конечно, слышал, да и сам поучаствовал в погрузке продовольствия, но ожидаемое оказалось гораздо более ярким, а главное, вкусным, а если учесть и то, что по приказанию командира, впечатленного Миколиным ростом, ему в добавке не отказывали, то ввод ГЭУ в действие Ползунку просто и по-человечески понравился.
В море вышли через два дня. Все это время устраняли какие-то замечания и недоработки, до которых Миколе было мало дела, да и не понимал он в этом ничего. Ползунок просто и с настоящим и искренним интересом ползал по трюмам работающей машины, и к собственному удивлению, впитывал знания как губка. Поэтому он чуть не пропустил команду: «Исполнять приказания турбинных телеграфов», которая и ознаменовала его первый выход в море. А уж первое свое погружение матрос Микола запомнил надолго. Как только корабль погрузился на глубину 50 метров, командир отсека с довольным лицом извлек откуда-то плафон из-под светильника, причем плафон явно нестандартный и очень большой, и начал ритуал посвящения Ползунка в подводники. Сопротивлялся Микола как мог, но все же в этот день выпил целых два плафона соленейшей забортной воды, один в отсеке под руководством Белова, потом уже в 8-м отсеке, со всей молодежью турбинной группы. Столь обильное поглощение не предназначенной для питья воды ничем серьезным не закончилось, не считая легкого расстройства желудка, ну и естественно, внутренней гордости за то, что он уже полноценный подводник, прошедший все положенные ритуалы.
Ну а дальше началось то, что офицеры и мичмана называли дурдомом. В этот самый свой первый выход в море Микола понял, что как не крути, а легче всех в море все же матросу. Офицеры и мичмана всегда на виду, а матрос в корме, может и на вахте вздремнуть, и в трюме побакланить запрятанными после погрузки припасами, да помыться всегда можно, а не только в воскресенье. А к тому, что работать приходилось много, Микола относился на удивление спокойно, не в пример многим другим матросам, преимущественно призванным на срочную службу из городов. Да и командир отсека ему попался, по мнению всех, вполне достойный. Белов по пустякам не придирался, и будучи офицером молодым, совершенно не гнушался спрашивать о том, чего не знает, и вместе с Ползунком до крови оббивал коленки, проползая в самые недоступные места их самого маленького на корабле отсека. А если добавить ко всему то, что лейтенант был человеком веселым и очень начитанным, то все длительные и часто бессмысленные тревоги проходили у них в отсеке просто интересно. Между приборками и отработками командир отсека рассказывал многое такое, о чем матросы, да и старшина отсека мичман Кашбаев никогда не слышали, да самостоятельно, наверное, никогда бы и не узнали. Именно от Белова в морях Микола впервые услышал об острове Пасхи, инопланетянах, террасах Баальбека, да и всю историю подводного флота, лейтенант поведал интересно и увлекательно, начиная от Ефима Никонова, заканчивая легендарным Маринеско и первопроходцами атомного флота. После всего этого было даже неудобно каким-нибудь образом подставить своего командира отсека, которого и так из-за его лейтенантского звания командование дрючило по полной программе. Поэтому и на приборку, и на тревоги матросы прибывали вовремя, в курилке старались не попадаться, и убирались в отсеке как у себя дома. Так день за днем проходил сначала первый выход в море, потом второй, третий. Экипаж перестали ругать, постепенно начали похваливать, а уж после ракетной стрельбы, закончившейся планово удачно, вообще вручили какой-то там приз Главкома.
А потом экипаж сдал корабль, и командование, поразмыслив, пришло к выводу, что пора бы подковать личный состав подводного крейсера еще и теоретически. И срочно, практически в пожарном порядке выслало экипаж в Эстонию, в Палдиски, где располагался учебный центр кораблей их проекта. Микола, которому и Львов с Северодвинском после его деревни казались чуть ли не гигантскими мегаполисами, поездку в Эстонию воспринял как настоящий подарок судьбы, а по большому счету, просто как выезд за границу. Впрочем, и все матросы корабля с удовольствием предвкушавшие возможность увидеть настоящую жизнь вместо сопок и пирсов, хотя бы из-за забора. Да и какой забор может сдержать настоящего матроса Северного флота? Поэтому сборы экипажа в промерзающей казарме проходили немного по другому сценарию, чем выезд куда-либо в другое место. Моряки носились по соседним казармам, выпрашивая у друзей новые гюйсы, форменки и ботинки, надеясь хоть разок, но щегольнуть новенькой формой по брусчатке старого Таллинна. Да и сами начальники, начиная от старшин команд, заканчивая командиром корабля, целую неделю строили, строили и строили матросов, проверяя форму одежды так, словно им предстояло участвовать в параде на Красной площади. Наконец нервная суматоха подошла к завершению, и экипаж тронулся в путь.
Сама дорога мало чем запомнилась Миколе, разве тем, что в поезде умудрились напиться почти все матросы, за исключением самых молодых. Сам Ползунок, памятуя Северодвинск, пить под одеялом не стал, так как уж больно товарный вид имели вполне молодые проводницы их состава, и Микола опасался того, что половой налетчик снова проснется в нем в самый ненужный момент. Другие бойцы оказались не такими сдержанными, вследствие чего полночи в плацкартных вагонах шли разборки офицерского состава с проводницами, с некоторых из которых наиболее любвеобильных матросов снимали прямо с полуспущенными сатиновыми трусами. Истины ради надо заметить, что многие пышнотелые проводницы были совсем не против такой вот формы общения, только вот бригадирша у них попалась очень высокоморальная женщина, и сделав обход состава, подняла тревогу. Тотчас из своих купе были вызваны офицеры и мичмана в огромном количестве, которые, как, оказалось, тоже отмечали отъезд из северных краев, а оттого, будучи неожиданно оторванными от душевных купейных застолий, вели себя нервно, и мягкостью в обращении не отличались. Разбирательства то затухая, то снова разгораясь, шли почти до самого утра, но Миколу совсем не волновали, так как он спал сном праведника на верхней койке, и снился ему, как ни странно, свой, теперь уже родной, 10-й отсек...
Рано утром по прибытии в Питер прямо на перроне Московского вокзала командир устроил построение, на котором сразу пять матросов получили по десять суток ареста, одного старшину разжаловали, а офицерам и мичманам, отведя тех в сторону, командир минут десять что-то очень зло выговаривал, яростно жестикулируя руками. Но все это скоро закончилось. Поезд на Таллинн был только вечером, и экипаж сначала переехал на Финский вокзал, откуда офицеров и мичманов отпустили на весь день, оставив, правда, небольшую часть с матросами. А потом был многочасовой экскурсионный поход по Ленинграду. Город Миколу, конечно, впечатлил своим размахом и какой-то неземной монументальностью, но матросу, выросшему на зеленейших привольных просторах Украины, Питер все же показался каким-то неуютным и холодным, и для себя Микола решил, что никогда бы в нем жить не остался. К вечеру экипаж собрался на вокзале, и загрузившись в вагоны, уже рано утром были в Таллинне, где, сразу перейдя на другой перрон, пересели на электричку, и уже через час были в Палдиски.
Палдиски оказался очень небольшим городишкой. На взгляд Ползунка, даже поменьше Гаджиево, и состоял из одного громадного учебного центра с казарменным городком и собственно самого поселка, на тоже на четверть состоящего из офицерских гостиниц и зданий, имеющих то или иное отношение к центру подводников. Об увольнениях тут можно было сразу забыть. Во-первых, поселок находился в зоне, куда и местных жителей пускали только по пропускам, а военнослужащих выпускали только по отпускным билетам. В сам поселок матросов в магазин выводили группами, но об увольнениях можно было и не мечтать. Пока первую неделю личный состав обживался в казарме, привыкал к новому распорядку дня и по сути своей выдерживал карантин вместе с оргпериодом, вопрос о поездках в Таллинн у моряков не возникал. Но вот когда все устаканилось, режим учебы и нарядов стал понятен и прозрачен, матросы начали атаковать своих начальников просьбами об экскурсиях в столицу Эстонии. Замполит, посовещавшись с командиром, «добро» на эти мероприятия дал, правда, только в составе группы и в сопровождении офицеров и мичманов. И в первое же воскресенье матросы в количестве 26 человек с двумя офицерами и двумя мичманами, отутюженные и подстриженные, убыли в Таллинн. И с того момента это мероприятие проводилось каждый выходной неукоснительно, благо, моряки вели себя на удивление дисциплинированно и повода для прекращения экскурсий не давали.
Два раза побывал Ползунок в Таллинне за первый месяц, и был в восторге от него в отличие от Ленинграда. Этот полусредневековый, полусовременный город с непривычными, но удивительно красивыми домами и улочками казался Миколе городком из сказок братьев Гримм. Даже люди, говорившие на русском языке со странной похожей на заиканье тягучестью и подчеркнутой вежливостью, казались матросу какими-то выходцами из прочитанных в школе книг. А вот в третье увольнение, когда их группу повез в парк Кадриорг командир его 10-го отсека лейтенант Белов, и произошел тот случай...
В программу любой экскурсии в парк Кадриорг входило посещение памятника броненосцу «Русалка», погибшему в здешних вода еще при царе-батюшке. А уж организованное посещение парка личным составом ВМФ с этого памятника и начиналось. Несмотря на раннее субботнее утро, народа в парке было уже довольно много. И бегающих по аллеям спортсменов, и чистеньких бабушек и дедушек, гуляющих под ручку, и просто большое количество праздношатающихся обывателей. В этот выходной день группа матросов, выехавшая в город из Палдиски, была сравнительно небольшой, всего 12 человек, и поэтому старший был всего один. Лейтенант Белов. Еще в электричке моряки договорились с ним, что в Кадриорге побудут недолго, так как там уже бывали, а потом поедут в Старый город, где и посидеть с мороженым можно, и просто поглазеть по сторонам есть на что. Слава богу, Белов, хоть и был всего лишь с лейтенантскими погонами, но нарушить волю заместителя командира по политчасти не убоялся, и уже в электричке, выслушав пожелания матросов, объявил свой план проведения выходного дня. Из всего ранее заявленного в нем остался лишь парк Кадриорг, что несказанно обрадовало моряков, желавших поглазеть на городских девиц, и может быть, чем черт не шутит, хлебнуть где-нибудь пивка, если лейтенант варежку раззявит. Поглазев минут десять на памятник броненосцу и выслушав краткий рассказ лейтенанта о его бесславной гибели, группа только было направилась к близлежащей аллее, как откуда-то сбоку раздался довольной громкий хоровой крик.
- Оккупанты! Оккупанты! Прочь с нашей земли! Оккупанты... оккупанты...
Скандировали стройно и организованно. Когда все повернулись, то увидели метрах в десяти группу молодежи, скандировавшей и размахивающей несколькими флагами, непонятной сине-черно-белой расцветки. Лейтенант, до этого пребывавший в благодушном состоянии, сразу как-то подобрался и негромко скомандовал:
- Так, бойцы, вести себя спокойно. Не реагируйте ни на что. Поворачиваемся и идем своим маршрутом. Давайте, давайте...
Матросы после слов лейтенанта, отдавшего команду с несколько изменившимся не в веселую сторону лицом, развернулись, и не спеша пошли в противоположную от демонстрантов сторону. Микола, пользуясь тем, что командир отсека шел рядом спросил:
- Тащ, лейтэнант, а шо це за орлы?
Лейтенант, сморщившись, как от зубной боли, процедил сквозь зубы:
- Народный фронт, наверное... бл ... борцы за независимость...
- А что им надо-то? Мы ж свои...
Микола искренне не мог понять, с чего бы их обзывали оккупантами. В их селе тоже были старики, которые называли власть оккупантами, но со слов деда семьи этих стариков когда-то были очень богатыми и зажиточными, и теперь в них говорила только злость и обида за утерянные богатства. А здесь... Пацаны какие-то... Одеты хорошо, даже с шиком заграничным, что еще надо-то?
Моряки спокойно, и не обращая внимания, уходили, но молодежь, распаляя себя, не отставала и продолжала свой речитатив. И в один момент, видимо не дождавшись никакой ожидаемой реакции на своё выступление, в спины моряков вместо слов совершенно неожиданно полетели камни. Одному из турбинистов булыжник попал в плечо, лейтенанту Белову «оружие пролетариата» зарядило прямо в спину, а Миколе досталось по голове, слава богу, вскользь, но все же здорово рассадив кожу до крови, моментально потекшей по щеке. На самом деле Ползунку не было очень больно, но было очень обидно. За что? Растерявшиеся матросы как-то разом посмотрели на Белова. Лейтенант с перекошенным от боли лицом поднимал с земли фуражку, слетевшую с его головы после попадания камня. Матросы загалдели, перебивая друг друга.
- Тащ лейтенант... давайте мы их... нас же много... козлы... наваляем...
Белов поправил на голове фуражку, и повернувшись к примолкнувшим демонстрантам, резко, так как Ползунок еще никогда не слышал, даже не отдал команду, а просто рявкнул:
- Слушай мою команду! Взять несколько человек, кого сможете. Не бить!!! Сдадим в милицию!!!
И жаждавшие мести матросы широким фронтом бросились на националистов. Те если и ожидали что-то подобное, но все же среагировали с опозданием, когда развившие чуть ли не спринтерскую скорость матросы, зажав ленточки бескозырок в зубах, были уже в нескольких метрах от них. Кто-то сразу попытался отбиться флагом, кто-то бросился наутек, получив пару зуботычин от рассвирепевших матросов, но оказывать более или менее достойное сопротивление никто из них не решился, и уже через минуту все было закончено. В руках матросов с завернутыми за спину руками оказалось четверо «террористов», а остальные, побросав свои знамена, разбежались по близлежащим аллеям. Матросы не особо церемонились с ними, и когда их подтащили к лейтенанту, то было заметно, что кулаки североморцев все же прогулялись по их телам. Инцидент не прошел незамеченным, и вокруг начали собираться люди, до этого степенно прогуливавшиеся по парку.
- Позор!
Из столпившихся вокруг зевак начали раздаваться крики.
- Позор! Армия против своего народа!!! Позор!!! Вон из Эстонии!!! Отпустите наших детей!!!
Но уже оправившийся лейтенант Белов, зло оглядев кричащую толпу, неожиданно громко и уверенно скомандовал:
- Тихо!!! Граждане, эти молодые люди совершили нападение на военнослужащих срочной службы!!! Задержанные буду переданы милиции!!!
Шум немного стих, и прямо из столпившихся людей внезапно нарисовались два милиционера, уверенно подошедших к Белову.
- Капитан Аллик!
- Лейтенант Реэк!
- Лейтенант Белов!
Офицеры представились друг другу, и капитан как старший из милиционеров задал вопрос:
- Лееейтенант... что туут происходит?
Белов коротко обрисовал ему произошедшее, указав на кровь на лице Ползунка и кучу флагов, собранных матросами.
- Таак... хооорошо... Оттпустите их... - попросил капитан, указывая на задержанных подростков.
Матросы посмотрели на Белова. Тот кивнул. Матросы разжали руки, и освобожденные потирая занемевшие руки, начали как-то боком перемещаться за спины милиционеров.
- Идите, деттти... идите доммой...
Капитан помахал рукой в направлении столпившихся людей. Молодые националисты, не долго думая, подхватили свои валявшиеся флаги, и растопырив напоказ пальцы жестом «виктория», выкрикивая что-то на эстонском, растворились в толпе. Матросы, видя такую картину, начали недовольно переговариваться, а Белов, шагнув вплотную к капитану и еле сдерживая себя, спросил того, сжав зубы.
- Капитан, это что за дела?! Почему вы их отпустили?
Капитан с непроницаемым лицом как-то не к месту козырнул, и очень официально произнес.
- Тоовариищ лейтенааант! Я выыынужден задержать этооого матроссса. Он участвоваллл в избиении школьников...
И палец капитана указал на Миколу, единственного матроса на лице которого были следы крови. Офонаревший от услышанного Микола боковым зрением увидел, как из примолкшей толпы к ним выдвигалось еще два милиционера, но уже с дубинками в руках.
- Капитан, вы что сдурели!!! Никого вы не задержите!!! Не имеете права!!! Нас может задержать только комендантский патруль!!! Только...
Милиционеры, подходившие сбоку, схватили Миколу за руки и попытались завернуть их ему за спину. Микола, который мог одним движением своих плеч опрокинуть их на землю, никак не ожидал такой прыти от эстонских блюстителей правопорядка, и неожиданно дал слабину, позволив повиснуть им у себя на руках.
- Не пыытайтессьь сопротивлятться органам общественного правоопоряддка, товарищ лейтенааант. Вы не пониммаетте...
Белов, видимо колебавшийся внутри между законопослушанием и справедливостью, завидев своего могучего «казачка», облепленного эстонскими милиционерами, и чувствуя на себе двенадцать пар глаз, ждущих его решения или приказа, почувствовал неимоверный стыд. Он вдруг понял, что перед ним враг, и этот враг хочет забрать его матроса, и тот, потом всю жизнь будет помнить, что его отдали каким-то эстонским ментам, просто так, даже не попытавшись отстоять. И осознав это, лейтенант моментально принял решение без оглядки на все возможные последствия.
- Это ты не понимаешь, капитан... Со мной нас здесь тринадцать. Стрелять ты не посмеешь, а разогнать здесь всех мои бойцы смогут на раз, козел.... Белов уже не просто говорил, а шипел дрожащим голосом, сжимая и разжимая кулаки.
- Моряки к бою! Будем прорываться! Ремни снять!
Услышав, наконец, внятную и понятную команду, Микола напрягся, и, вывернувшись, бросил обоих милиционеров на асфальт. Матросы сразу же как-то сами по себе замкнули круг, в центре которого оказались Белов и эстонские милиционеры. Наступила полная тишина. Толпа стоявшая вокруг как будто онемела, а матросы, повыдергивав ремни из брюки, намотали их на руки, получив сразу двенадцать убойных предметов уличной драки с ударной частью в виде латунной пряжки. Матросы и в гражданской жизни, как и большинство советской молодежи, милицию особо не любили, а уж в такой ситуации, получив законный приказ, были совсем не прочь посчитаться за прошлые обиды.
- Мы сейчас уйдем, капитан. Если ты будешь нас задерживать, мы будем отбиваться. А если толпа полезет вам помогать, то это уже будет избиение военнослужащих гражданскими населением при попустительстве и даже активной поддержке милиции. Тебе такое надо?
Капитан, за эти пару минут очень здорово утративший невозмутимость, видимо сообразил, что события пошли не по запланированному сценарию. Забитые и безвольные по его представлению матросы во главе с «зеленым» лейтенантом, неожиданно проявили твердость и решимость, и, судя по всему, были абсолютно готовы пойти на все, чтобы уйти без потерь. Но просто так отпускать их было стыдно.
- Лейтенааант... под суд пойдееешь...
Белов усмехнулся.
- Ага... Дождался... Ты найди нас сначала... Моряков тут навалом...
Микола внезапно подумал, что в словах своего лейтенанта резон есть. Еще в Гаджиево им всем в приказном порядке поменяли ленточки на бескозырках с «Северного флота» на «Военно-морской флот», а больше отличий от балтийцев матрос и не видел. Капитан, видимо, что-то решил для себя, и нехотя выдавил всего одну фразу.
- Нууу... идиитте... идиитте... Даллееко не уйдетте...
Лейтенант повернулся к матросам.
- Товарищи матросы, на сегодня увольнение закончено. Мы возвращаемся в часть.
И напоследок, наклонившись к капитану, командир отсека нагло блефанул.
- Капитан, ты не вызывай толпу своих сразу. У меня на остановке весь оставшийся экипаж нас дожидается. Пока твои приедут, нас тут человек сто будет. Будь здоров!
Сквозь уже изрядно поредевшую толпу расступившихся гражданских группа прошла быстрым шагом, но как только место столкновения скрылось из вида, лейтенант скомандовал:
- Бегом марш на остановку! Прыгаем в первый же транспорт, который идет в город.
К счастью, вся группа успела вскочить в отходивший трамвай, который, громыхая, минут за десять довез их до города. Микола заметил, что покусывающий губу его командир отсека то и дело оглядывается назад, но, слава богу, погони не было. Что там перемкнуло в голове капитана милиции неясно, но подмогу он не вызвал, и план «Перехват» объявлять не стал, видимо, посчитав своим сепаратистским умом, что силовые акции против Вооруженных Сил СССР все же проводить еще рановато. Естественно, увольнение было завершено досрочно, и на самой ближайшей электричке Белов повез всех обратно в Палдиски. Но когда поезд тронулся, лейтенанта видимо отпустило, и чтобы раннее возвращение в казарму не показалось подозрительным, он вывел всех в Кейле, где они и вкусили мороженого и местных сосисок с тушеной капустой. Перед окончательным отъездом в Палдиски Белов взял с матросов честное слово, что о происшедшем они никому, даже своим, рассказывать не будут. Моряки пообещали, и к удивлению даже самого Миколы, и правда о событиях в парке Кадриорг не распространялись, хотя удивляться наверно и не стоило. Почти все, кто был в этом увольнении, являлись турбинистами из первого дивизиона, и подставлять своего лейтенанта, не побоявшегося конфликта с милицией, не хотели, а стукача не нашлось. На память о культурных и воспитанных эстонцах у Миколы остались лишь неприятные воспоминания и небольшой шрам под волосами.
А вскоре подошло время покинуть оказавшуюся такой внешне привлекательной, но совершенно негостеприимной Эстонию, и экипаж ракетного подводного крейсера стратегического назначения убыл на место постоянной дислокации. Там сразу же завертелась военно-морская канитель, связанная с приемом корабля, а потом командира Миколиного отсека, лейтенанта Белова, неожиданно откомандировали в другой экипаж и отправили в автономку. А потом служба закрутила так, что своего командира отсека матрос Ползунок увидел только через полтора года. Лейтенант уже стал старлеем, 10-м отсеком уже не командовал, а рулил на ПУ ГЭУ корабля одним из управленцев. Потом служба совершила очередной кульбит, и самого Миколу отправили на боевую службу с другим экипажем. Миколе, как человеку сельскому, к одному месту привязанному, такая перемена не очень нравилась, но служба есть служба, и матрос, прихватив на всякий случай свою каску, ушел на другой корабль. После автономки Миколу оставили дослуживать свой срок на другом корабле, и он всего несколько раз, и то случайно, видел своего бывшего командира, каждый раз с уважением здороваясь с ним. А потом старший матрос Микола Ползунок был демобилизован, и вернулся уже не просто на Украину, а в Незалежну Україну...
Прошло 15 лет. Около двадцати часов вечера капитан УМВС України Ползунок во главе наряда милиции прибыл в парк И.Франко по сигналу о драке между молодежью на центральной аллее. Но когда милиционеры подъехали к месту, о драке уже ничего не напоминало, кроме свидетельств немногочисленных очевидцев. Но как только капитан собирался дать команду ехать обратно, из управления сообщили, что совсем рядом, около отеля "Днистер", тоже какой-то конфликт, и стоит заехать и разобраться на месте. Со слов дежурного, звонила портье гостиницы и сообщила, что в баре на втором этаже гостиницы произошел конфликт между постояльцем и кем-то из местных. Потом ситуация вроде бы мирно разрешилась, но когда постоялец вышел на улицу прогуляться, его уже ждали несколько человек.
У самого отеля было спокойно, но вот слева от входа, недалеко от входа в очередной бар, было заметно некое скопление народа. Милицейская машина подкатила как можно ближе, и милиционеры, подхватив дубинки, выпрыгнули из машины.
У стены, опираясь на нее, стоял тяжело дышащий мужчина, сжимающий в обоих руках по камню. С его губы стекала кровь, капавшая на белоснежный ворот рубашки. Один рукав был надорван, и вообще, выглядел прилично одетый мужчина как после пьяного мордобоя на свадьбе. Напротив стояло трое бритоголовых парня, все как один в тяжелых армейских ботинках, полувоенных штанах и черных футболках. Четвертый, одетый в дорогое фирменное шмотье, и вообще выглядевший человеком без бытовых проблем, судя по всему, был их предводителем. Ползунок скривился. Этих «патриотов», негласным распоряжением властей лишний раз трогать не стоило, о чем они прекрасно знали и чем с удовольствием пользовались, постепенно начиная напрягать даже националистически настроенную часть органов правопорядка.
- Эй, хлопці! Що отут відбувається?
Вожак, повернувшись к милиционерам, нагловато растягивая слова, ответил:
- Ааа... влада. Так ... один москаль нахабнуватий отыскался...
Ползунок поморщился, как от зубной боли.
- Ну да... і ви вчотирьох його на місце ставите? Давайте-ка йдіть звідси, поки у відділення не забрал.
Парень с вызывающей неторопливостью и пренебрежением к стоящим перед ним представителям власти достал сигарету и щелкнул позолоченной зажигалкой.
- А ти, капітан, видне Україну не любишь... Москалі не повинні топтати нашу землю! Натерпілася вже Україна от...
И тут неожиданно подал голос побитый мужчина.
- Это от вас, уродов, она еще натерпится...
Ползунок вздрогнул. Голос напомнил что-то очень далекое и полузабытое. Капитан шагнул ближе. У стены, сверкая исподлобья глазами, стоял постаревший, изрядно погрузневший его командир отсека старший лейтенант Белов. Он явно не узнал Ползунка, но это было для Миколы уже совсем неважно. У него как будто щелчком обнулились все годы, прошедшие с его флотской службы и он вдруг снова ощутил себя просто молодым матросом, стоящим в парке Кадриорг перед толпой, готовой растоптать тебя с твоими товарищами. И это решило все.
Капитан Ползунок рывком выдернул из кобуры табельный Макаров и передернув затвор, встал рядом с Беловым, плечом к плечу.
- Ну що, бандерівці, підходь хоч усі відразу!!! Нас уже двоє!!! Моряки до бою, товариш старший лейтенант!!!
Двое бывших с Ползунком милиционера остолбенели. Мало того, что действия командира по их разумению были просто безумными, но даже в самых горячих и рискованных ситуациях, которых было немало на их работе, капитан Ползунок никогда на их памяти не вынимал оружие. Они никогда не видели своего всегда спокойного и взвешенного товарища в таком состоянии, а тот, мешая от волнения украинские и русские слова, продолжал кричать, водя пистолетом перед собой.
- Яка мать вас родила, недобитки фашистські, бл...!!! Не українці ви!!! Справжні естонці!!! Бегом звідси... перестріляю!!!
Военизированные парубки со своим предводителем, увидев пистолет в руках милиционера, неожиданно осознали, что шутки закончились, и капитан кажется, готов начать стрельбу. Причем, конкретно по ним. Прицельно, и без малейших сомнений. И тут патриотически настроенной молодежи как-то сразу и очень сильно захотелось жить.
- Біжимо, брати! А із цим зрадником, ми ще зустрінемося...
И четверка, развернувшись, испарилась в темноте самым скорым аллюром, на какой способны человеческие ноги.
Эту ночь капитан 3 ранга запаса Белов провел в гостях у капитана львовской милиции Миколы Ползунка. Его жена Лена застирала и заштопала его изодранную рубашку, а бывший старлей и бывший старший матрос до утра сидели на кухне, интернационально распив сначала бутылку русской водки, а потом еще одну бутылку украинской горилки с перцем. Они запивали водку «Боржоми», закусывая белорусскими маринованными грибочками и домашней колбасой, неделю назад привезенной Миколины отцом из деревни. А говорили они не как бывший начальник с подчиненным, и не как офицер с матросом, а как бывшие моряки одного, когда-то могучего, но побежденного чьей-то злой волей флота. И им точно нечего было делить.
Белов оказался в Львове волей своей нынешней гражданской деятельности, и всего на одну ночь. Днем он сделал все дела, а вечером попивая кофе в баре гостиницы имел глупость спросить у сидящего рядом парня, как переводится какая-то фраза в подаренном ему путеводителе по городу Львов на украинском языке. Белов был в Львове первый раз, и утром перед отъездом хотел прогуляться по городу и просто посмотреть. В ответ на элементарную и вполне вежливую просьбу парень нахамил. Белов, не желая встревать в неприятности в городе, являющимся идеологической столицей украинских националистов, от скандала попытался уклониться, уйдя из бара в холл гостиницы. Но агрессивно настроенному молодому и холеному «бендеровцу» видимо втемяшило в голову указать незваному московскому гостю его истинное место. В конце концов, не найдя возможности отвязаться от прилипчивого «оуновца», Белов ответил ему со всей мощью могучего русского языка, перемежив его смачными морскими терминами. Дойти до рукоприкладства не дала внутренняя охрана отеля, отправившая парня, оказавшегося не постояльцем, куда подальше за пределы гостиницы. Но обиженный незнанием каким-то москалем великой украинской мовы, парень вызвал подмогу, и часа полтора ждал, когда же, наконец, наглый постоялец отправится на вечерний променад. И дождался. Когда Белов налившись кофе под завязку, покинул стены гостиницы, его уже ждали. Помощь в лице Ползунка подоспела как раз вовремя, потому что, со слов самого Белова, на второй заход его могло бы и не хватить, даже с камнями в руках. На следующий день Микола, отпросившись с работы, усадил своего бывшего командира в машину и устроил шикарную автоэкскурсию по улицам старинного города. А вечером после дружеского ужина Белов, тепло попрощавшись с гостеприимным семейством Ползунка, покинул город на ночном московском поезде.
P.S. Я все время думаю, что же будет, когда уйдут на пенсию офицеры-пограничники, ныне стоящие по разные стороны шлагбаумов и в разных мундирах, но когда-то оканчивавшие одно училище, и еще в одной общей стране. И что будет, когда еще через одно, максимум два поколения, русский язык в бывших союзных республиках буду помнить только бывшие сослуживцы и старики...

Рассказ Павла Ефремова

осилил!!! сильно так ... задумался, вспомнилось ... взгрустнулось ...
спасибо!!!

хорошая история, спасибо

Мне тоже понравилось, спасибо

окуительно... понравилось

     Было бы смешно... если бы не было так грустно......

Вспомнилось. Как-то было, работая в рыбоохране, ходил инспектором в море. Экипаж был русско-корейский. Отмечали мой ДР. Ну как отмечали, "по-русски" до 3 ночи. Утро, поднимаюсь на мостик, наливаю кофе, корейский капитан стоит с баночкой пепси облокотившись на люмик. Подходит наш капитан: - Что, Джон, плохо?
На что кореец выдает на ломанном русском: - Я понял истинный смысл русского слова ХЮЁВА!!!

УЧИСЬ, ЛЕЙТЕНАНТ!

...Лодка неспешно чапала на норд в сторону шведского берега в надводном положении. В ее торпедных аппаратах лениво дремали две торпеды, снаряженные ядреными боевыми частями, но наш мирный бронепоезд, как ему и было положено в 1981 году, стоял на запасном пути. В террводы нашего северного соседа заход не планировался (еще бы - ядреные ведь!), просто в данный момент курс ее лежал в его сторону. Погодка была - ну просто чудо.
Когда наступили навигационные сумерки, было решено определиться по звездам. Конечно, лодка располагала достаточной штурманской электроникой, но плох тот штурман, который не пытается при первой же возможности определиться с помощью астрономии. Об этом, между прочим, говорил еще один из лучших кораблеводителей всех времен и народов достопочтенный Х. Колумб.
На борту лодки находилось сразу три Х. Колумба - штурман, командир и начальник штаба бригады (разумеется, перечислены в порядке убывания штурманских знаний). Штурман вытащил на мостик секстант, хронометр и блокнот, и после легкого перекура каждый Колумб снял с чистого темно-синего неба по три звездочки.
А надо вам сказать, что мореходная астрономия - наука чересчур точная для людей с низким КПД головного мозга и большой выслугой. Она очень любит, когда внимательно считают в столбик, проверяя себя по сорок раз. Даже вышеупомянутый Х. Колумб промахивался в расчетах, почему и попал вместо Индии в Америку. Калькуляторы в магазинах тогда еще не продавались.
Само собой, первым решил задачу начальник штаба. Считать в столбик он давно уже разучился, если вообще когда-нибудь умел, а потому отмеченное им на карте место лодки оказалось намного южнее, чем на самом деле, то бишь - дальше от берега. "Чайники", - пробормотал начальник штаба, нарисовал огромную невязку и что сделал? - правильно, пошел спать, твердо решив утром вставить штурману показательный пистон за неумение плавать по счислению.
Потом у штурманского стола оказался командир лодки. Он немного дольше провозился с задачей, а может (и, скорее всего) он просто ждал, когда закончит начальник штаба. Вычисления командира оказались несколько точнее, чем у его предшественника, и острие циркуля указало на точку гораздо ближе к берегу. Проверять свое решение он, конечно же, не стал - а на кой черт, когда живой штурман есть? - и просто передвинул свое "место" поближе к "месту" начальника штаба. Чего вы ойкаете и хмыкаете? Что-нибудь не так? Вы бы сделали по-другому? Ну-ну... Начальство не может ошибаться - когда-нибудь поймете сами. Затем он поднялся на мостик - "чтоб у меня бдительнее тут!" - и с чувством выполненного долга тоже отправился в люлю.
Как и полагается, последним из Колумбов к карте подошел штурман - командир боевой части раз. Он провозился со своим решением на полчаса дольше, но и место получил самое точное. Оно даже почти сходилось со счислением, по которому лодка шла до сих пор. Штурман нарисовал два кружочка - один в другом - и подписал время и отсчет лага. Только потом он обвел глазами карту и нахмурился: кружочки командира и начальника штаба находились рядышком, но в двадцати милях к зюйду. Штурман проверил свои расчеты, но ошибки не нашел. С другой стороны, из трех человек может ошибиться только один - ему так вдалбливали с первого курса. "Где-то я квазиразность не с тем знаком взял", - подумал штурман и, зевнув, принял единственно верное решение: стер свое место и нарисовал его поближе к тем двум, а для очистки совести разогнал получившийся треугольник погрешностей (жутких размеров треугольник!), после чего пошел в каюту и также упал в объятия Морфея.
Лодка ехала, куда хотела.
До берега оставались считанные мили, хотя по карте было еще довольно далеко даже до территориальных вод. В четыре ночи на вахту заступил молодой лейтенант, только что сдавший на самоуправство, что называется - "непочатый".
Прямо по курсу мигнул зеленый огонек, и тут же сменился на красный. Потом опять стал зеленым. Лейтенант с силой сжал бинокль. Он отвечал за лодку, за жизнь экипажа, за выполнение боевой задачи и потому ошибаться права не имел. Он напряженно щурился, всматриваясь в ночное море, но видел одно и то же - то зеленый, то красный огонь. Серое вещество лейтенанта закипало и булькало, но вразумительного объяснения огням он не нашел. Теряя от волнения трап, он мешком слетел в центральный и глянул на карту - открытое море, прямо по курсу ни фига. Конечно, если бы его пронзительный юный взгляд пошарил чуть к норду, возле берега, он сразу обнаружил бы островок с маячком - зеленые и красные проблески, но... Вспотевший от волнения лейтенант снова взвился на мостик и посмотрел вперед. Огни не только не исчезли, а наоборот, приблизились.
"Мама", - прошептал лейтенант и скомандовал "стоп", справедливо предполагая,что сейчас будет. И действительно, было. Через минуту на мостик выскочил разъяренный механик и начал пискляво орать на всю Балтику, что его бесит, когда всякие там пупсики, вместо чтоб сосать титю, дергают без дела машинный телеграф, и что соплякам не место на мостике, и что им надо еще посещать ясельки, а не командовать боевым кораблем, и что лейтенант вообще - еще не офицер, а "мелко насрано", и что пошли вы все на и в. На шум из недр лодки вылез заспанный начальник штаба, а за ним столь же бодрый командир.
- Ну и что вы тут?! Ромашку устроили! Что там? Где там? Это? - всмотрелись и махнули презрительно в сторону механика, - да это ж рыбак, сейнер вонючий, бортовые огни, что ж не ясно? Поясняю тупорогим: он носом к нам, и вошкается то вправо, то влево, потому и видать то зеленый, то красный, понял? Давай, шпиндель хренов, средний вперед, и не психуй. А ты, лейтенант, молодец, ух, глазастый! Учись, когда-нибудь командиром станешь, - начальство великодушно потрепало вахтенного офицера по плечу и, кряхтя, полезло вниз.
- Так... а это... топовый тогда где? - набрался наглости уточнить лейтенант. - И остальные огни?
- Разгильдяи, значит, - донеслось из рубочного люка. - Не включили. А может, сломались. Перегорели. Это же ж рыбаки! Давай, обходи вправо. Плыви дальше и не бзди.
Механик, сплюнув за борт, тоже полез вниз, взглянув напоследок на лейтенанта свирепо. А лейтенант не знал, расстраиваться ему или гордиться. В любом случае, приказание получено - обходи. Он обошел стороной островок с маяком и рифами, и попер дальше в берег. Включить РЛС у него не хватило опыта, а у командования - ума.
Через полчаса потихоньку начало светать. Берег был в тумане, как и положено северным берегам, и потому на берег похожим не был. Туману все едино, что скрывать - океанские волны или прибрежные камни. А камни - вот они, у-у, коварные! - уже открылись прямо по курсу неясной темной полосой...
По карте никаких камней прямо по курсу лодки, понятно, не было - открытое ж море! - а потому озадаченный лейтенант почесал темя и снова дал в машину "самый полный стоп". И снова на мостик выскочил пресловутый механик, и снова долго и изысканно выражался, и самые культурные словосочетания в адрес лейтенанта были "зелень подкильная" и "сынок вчерашний". Механик был в кителе и застиранных голубых кальсонах.
- Что там опять, матерь вашу? - снова вылезло начальство. - Где полоса? Какая полоса? Тю... Нефть разлита по воде, они же сливают, где хотят, сукины детки. Нефть это, понимать надо! Мазут, льяльные воды... Ничего, лейтенант, учись. Давай, обходи слева. Вот ведь паразиты, все море засрали!.. - и снова в люлю.
Что дальше? Дальше - нормально обошли "нефть", а еще через пять минут залаявшие на берегу собаки помогли проснувшемуся от удара штурману точно нанести место лодки на карту. И справедливый гнев грозного всемогущего Oдина с хрустом обрушился на непутевые головы "обкакавшихся галчат", "мореходов засраных" и "просто дятлов" как нежно назвал трех Колумбов командующий, срывая с погон лишние звезды и открывая уголовные дела... "Шведы-норвеги" больше всего обиделись на ядреные торпеды - мы-то на весь мир тогда кричали, что их с собой не возим...
"Самое точное определение штурман получает, когда слышит доклад: "В трюме - камни!", но обычно тогда бывает уже поздно, за спиной стоят автоматчики, а впереди открывается широкая дубовая дверь к прокурору флота", - так закончил этот рассказ дядя Яша Ковалев - начальник кафедры кораблевождения и капитан первого ранга.

Боцман Петя



На одном из рыболовецких траулеров работал боцман Петя, отличавшийся редкостным чувством юмора и непреодолимым желанием периодически над кем - нибудь подшутить. А поскольку плавания были долгими, по несколько месяцев, то старпом, дабы сильно не скучать тайно приносил на борт мелкокалиберную винтовку и в свою смену, обычно ночью, когда никто не видел, упражнялся в стрельбе по всяким консервным банкам - бутылкам и прочей дребедени. Затем, всё убрав и припрятав винтовку спокойно сдавал пост и шел спать. Надо заметить, что от такого длительного пребывания вдали от суши и людей, постоянной работы и практичеси полного отсутствия развлечений люди несколько тупеют, не совсем адекватно всё понимают, и вообще кукарека у них съезжает. К слову надо добавить, что лов рыбы производился недалеко от территориальных вод ненаших государств. Так вот. Нес вахту в тот вечер наш боцман Петя, а старпом зная, что тот свой человек, вышел популять со своим стволом. Ну популял, охотку сбил, настроение поднял и заходит в рубку к боцману, который всю эту картину наблюдал и просит, значит, закурить у него (у боцмана то есть). Тот говорит "Щас принесу, только ты побудь здесь, за компасом посмотри, то, сё". Тот естественно, ёптать, какие проблем и становится за штурвал, а винтарь у него на плече висит. Боцман (вот г"внюк) бежит со всех ног в каюту и начинает будить весь экипаж, страшным шёпотом при этом приговаривая, что старпом окочательно спятил, захватил с оружием судно и направляется к берегам чужой земли, ища политического убежища (времена ещё те были) и пора его идти всем скопом вязать. Народ спросонья ошалел, однако подкравшись к рубке все ясно увидели старпома, стоящего за штурвалом с винтовкой наперевес и застывшим взглядом на каменном лице… ЧТО ТУТ НАЧАЛОСЬ!!! Со всех сторон, как мураши на него нападали матросы, каждый бил как мог и чем мог, так как каждый боялся, что старпом выстрелит именно в него. На весь корабль страшный крик, мат, ругань. Пинки и зуботычины щедро раздавались ничего не понимающим старпомом направо и налево (надо сказать мужик он был здоровенный). Однако массой задавили его, скрутили, связали и в трюм. Напрасно боцман пытался остановить народ, пытаясь убедить, что это была просто шутка - никто его не слушал! Капитан пока разобрался что к чему, пока поверил, старпом двое суток в трюме отлежал голодный. Когда вышел, небритый, злой как собака, сначала хотел обидеться. Но потом передумал - всё таки все повеселились, свои же люди, рассейские. А синяки они ничего, заживут!

Яб после такого точно бы стрелять начал

Кадиллак.
Маринеско вернулся героем, вернулся легендой, через месяц после того, как траур по всей Германии известил миру потопление "Густлова". Маринеско был прощен и награжден орденом Красного Знамени.
За победы на фронте платили деньгами. Маринеско за "Густлова" и "Штойбена" получил кучу денег, в иностранной валюте. В заграничной Финляндии наши военные моряки вдруг начали получать жалованье и премии в финских марках. У матросов эти марки выманивали обратно очень просто. Подгоняли к плавбазе баржу военторга с водкой и торговали за валюту в любом количестве. Мертвое пьянство в такой день нарушением не считалось. Многие офицеры ударились в коммерцию. Магазины в Ленинграде весной 45-го почемуто были завалены кофе в зернах. Его никто не брал. В Финляндии о кофе только вздыхали. За горсточку кофе в Финляндии можно было купить шикарные женские шелковые трусики. В Ленинграде за такие трусики давали чемодан кофе.
Началась бешеная торговля. В поездах меж Ленинградом и Хельсинки пограничные наряды трясли каждый узел и каждый чемодан. А военные посудины ходили туда и сюда по морю без всякого досмотра...
Маринеско и тут поступил необычно. Он купил себе "кадиллак". Дорогой и роскошный, какой только нашли представители шведской фирмы. И опять у начальства скрежет зубовный, злоба, зависть и ненависть. Начальник штаба ездит в лендлизовском "бобике". Командир дивизиона Орёл ходит пешком. А Маринеско в сверкающем "кадиллаке". Водить машину Маринеско не умел, и за шофера у него был матрос с его лодки.
"Кадиллак" вызывающе сверкал на пирсе и портил начальству пищеварение.
И комдив Орёл придумал способ разлучить Маринеско с "кадиллаком". Маринеско получил приказ на переход в Таллин, причем пересечь Финский залив ему велели ночью, в подводном положении.
Перегнать "кадиллак" по суше из Турку в Таллин не виделось никакой возможности. На то имелись заставы молодцев в зеленых фуражках.
Вечером лодку вывели за боны. Лодка погрузилась. Утром Орёл на катере прибывает в Таллин, и первое, что он видит, войдя в гавань: на пирсе стоит "кадиллак".
Весь личный состав лодки допрашивали по-одиночке. Личный состав отвечал однообразно: "Знать ничего не знаем. Шли в подводном положении. "Кадиллак"? Мы пришли, он уже стоял".
Только Грищенко и еще два-три офицера знали, в чем дело. Погрузившись, лодка пошла не в Таллин, а в соседнюю бухту. Там на причале ее ждали "кадиллак" и уже готовый помост из бревен. Помост раскрепили на верхней палубе в носовой части. На руках внесли автомобиль, принайтовали, и форсировали Финский залив в надводном положении.

О. Стрижак. "Секреты балтийского подплава".

ЖИВОЙ АДМИРАЛ

Я очень люблю вспоминать, как однажды на втором курсе нас заставили мыть хлоркой огромный плац, потому что через два дня должен был приехать сам Главком. Сперва все дочиста повымели, потом выполнили контрольное подметание, потом еще два. А вот когда мы думали, что уже все - вот тогда и поступила команда про хлорку. На плац выехала пожарная машина, за ней еще одна, залили плац водой, и курсантики за каких-то там пятнадцать минут засыпали весь асфальт тонким слоем вонючего белого порошка. Потом - тугая струя из пожарного гидромонитора, который на крыше машины торчит, и нам оставалось только скатить лужи голяками и специальными флотскими приспособлениями - "вертолетами" (долго объяснять устройство: деревяшки, резина и ручка)... Конечно, солнце бы высушило лужи и так, но это было бы нарушением правил.
Одновременно целая рота курсантов собирала опавшие листья и привязывала их ниточками к нижним веткам полувековых тополей. В тот день мы и подумать не могли, что где-то нас могут переплюнуть...
Сказывают, что был такой начальник Калининградского Высшего Военно-Морского Училища - контр-адмирал Пилипенко. Нам такое и не снилось...
Пилипенко был маленьким, сухим, жилистым и необычайно энергоемким. Эта энергия перла у него со всех щелей, выплескивалась изо рта и вилась вокруг адмирала почти ощутимым на ощупь тугим упругим ореолом.
Сперва про лебедей. На территории училища зеркальной лепешкой лежало озеро, а точнее - пруд. Осока, ряска, лягушки - словом, полный комплект. Ничто не нарушало покой. Как вдруг облюбовала этот пруд пара белоснежных лебедей и избрала местом своей жизни и колыбелью будущего потомства. Как говорят в Америке, home sweet home! И увидел их адмирал, обходя окрестности. И умилился несказанно. И растаяло сердце его. И каждое утро теперь, выслушав в нетерпении доклад дежурного по училищу, мчался прямо с плаца кормить божественных птиц, прославивших чистоту душевных порывов и верность. Оно и понятно - вполне естественное поведение любого нормального человека. Воинская служба не особо располагает к сентиментальности, и любой воин должен иметь возможность хоть как-то культивировать в себе истинно человеческие чувства, усиленно забиваемые запахом кирзы и портянок. "Цып-цып-цып!" - приговаривал адмирал и щедро сыпал в воду кусочки свежего батона. Начальник политотдела училища торжественно сопровождал адмирала, делая важный вид - кроме него, никто вокруг не понимал, сколь важный пример показывает начальник училища будущим и настоящим офицерам флота. Лебеди доверчиво подплывали прямо к берегу и лакомились, изящно выгибая тонкие шеи. Вскоре они свили гнездо у самой воды.
Адмирал чуть не грохался в обморок от нежности. Пруд был объявлен запрещенным для посещения - всем категориям личного состава. Адмирал подпрыгивал и не мог дождаться заветного момента. И однажды утром обнаружил в гнезде четыре очаровательных яйца в крапочку. С этого момента все училище, волнуясь, ждало пополнения - вслед за своим начальником. Гром грянул неожиданно.
Вместо одного из яиц утром были обнаружены только пятнистые скорлупки. Крыса, ондатра, ворона... кроме лебедей, собственноручно вресенных адмиралом в личную Красную Книгу, все остальные звери были неофициально объявлены вне законов Природы. Возле гнезда выставили трехсменный пост с повязками и штык-ножами. Каждое утро дневальный по яйцам докладывал лично начальнику училища о сохранности объекта. Курсанты понимали, что если проспать хотя бы одно яйцо, то не видать лейтенантских погон, или - как минимум - десять суток губы. Тем не менее, еще одно яйцо было благополучно съедено неведомым хищником. Уснул дневальный! Проспал! А когда продрал глаза - обмер. Два яйца и скорлупки... все трое поняли, что просто хана. Кинулись лихорадочно, посреди ночи - нашли и деревяшку, и инструмент, и шкурку, и краски... С утра перед Пилипенко в гнезде лежало три целехоньких лебединых яйца.
Потом из двух яиц вылупились очаровательные цыплятки. Адмирал умилялся новорожденным и хмуро косился на третье яйцо. Осторожно брал в руки. Прикладывал к нему ухо. Грел ладонями. Наказывал строго следить за переношенным младенцем. Лебедята уже начали крепнуть и пробовать крылья, а из третьего яйца упорно никто не хотел вылупляться. Тогда адмирал приказал послать за спецом-орнитологом в зоопарк. Орнитолог осмотрел яйцо и заржал. Сразу после приезда ученого был образцово-показательно вздрючен и даже снят ни в чем не виноватый дежурный по училищу, седой капитан первого ранга. Адмирал плакал, рвал и метал. Он говорил разные слова на иностранном языке, который все отлично понимали и без перевода. Потом кинулись искать виноватых среди курсантиков, но сообразили, что уже поздно. Все училище на губу не посадишь: во-первых, мест не хватит, а во-вторых, кто будет цыплят охранять? Поэтому всему училищу был объявлен оргпериод - бесконечные шмоны, смотры и построения, увольнениям дробь... А лебеди всей семьей скоро улетели куда-то - то ли в жаркие страны, то ли искать другое училище с прудом. Где яйца не воруют, не едят и не подменивают на деревянные.
А еще к ним тоже приезжал Главком. Вернее, это было даже до нас. К нам докатились только жалкие отголоски из Калиниградского училища в виде мытья плаца хлоркой и привязывания листьев к деревьям. Там в свое время - это лет на пять раньше - привязанные листья красили пылесосами и кисточками в зеленый цвет. То же самое - с пожухлой травой. А апофеозом явилась хрустальная горная речка с живой водой.
Дело в том, что поперек ихнего училища протекала речка-вонючка, благоухая всеми возможными керосинами и фекалиями. Берега речки были несколько захламлены. А тут - Главком. И тогда посадили у истоков речки-ручейка трех курсантиков - самых отпетых обормотов, которых Главкому ни в каком виде показывать нельзя, которые ни рожами не вышли, ни в строю пройти не смогут - и дали им в лапы мешок синьки, чтоб сыпали в речушку по сигналу, и телефон к ним туда пробросили. И идет важно по училищу пигмейского роста Главком, семенят адмиралы рядом, строй - не шелохнется никто, подбородочки вверх - "есть глазами начальство!" - ботиночки блестят, птички сверху поют, травка зелененькая свеженькая, листики на деревьях распустились, несмотря на конец сентября, а живая вода в речушке так и манит своей чистой прохладной синевой...
Идиллия. А все потому, что адмирал - живой.

ДОЧИТАЙТЕ, НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ

День не задался с утра. Иван Иванович проснулся с тупой ноющей головной болью - похмелье с годами давалось ему все сильней. Иван Иванович взял аспирин и прошлепал босиком на кухню - запить. Он потер виски и тяжело вздохнул - было время идти на службу. На пустом столе сиротливо лежала записка дражайшей супруги: "Завтрак в сковородке, пьяная скотина". Иван Иванович тоскливо потыкал вилкой холодную, застывшую до состояния резины яичницу и решил сегодня попостится.

Придя на службу, Иван Иванович приободрился и даже похмелье несколько отступило. Министерство всегда действовало на него позитивно - он считал почетным быть на государевой службе, да и деньги и уважение тоже были не малыми. Проходя мимо портрета государя, Иван Иванович подмигнул ему. Государи сменяли друг друга, а Иван Иванович оставался на своем месте нерушимо, как скала. В совсем уже хорошем расположении духа он вошел в дверь с надписью "Протокольный отдел". Не успел он с комфортом расположиться в удобном кресле за тяжелым столом, как в дверь постучали.

- Можно, Иван Иванович? , -заглянул в дверь помощник.
- Ну что там еще?, - скривился хозяин кабинета. Он только-только отошел от похмелья и намеревался пару часиков подремать, откинувшись в кресле.
- К нам тут ноту прислали, - сообщил помощник, просачиваясь в кабинет. И решил уточнить, глядя на помятое лицо начальства, - Дипломатическую.
- И кто же?
- Японцы.
- Ух.. И чего хотят?, - вздохнул Иван Иванович, - Не-не-не. Читать не надо. Вкратце, своими словами.
- Если вкратце, то они просят им подобрать новое здание для посольства. Хотят, чтоб в центре, старинное...
- Хватит, хватит, - поморщился Иван Иванович, - Вот и займись этим. Подбери здание и перезвони им. И постарайся - японцы все-таки. И так отношения напряженную - Курилы и все такое. Не напрягай международную обстановку, - Иван Иванович строго взглянул на помощника.
- Понял, ИванИваныч. Все сделаю, ИванИваныч. Не волнуйтесь, ИванИваныч, - заверял помощник, выходя из кабинета.

- Задолбал, козел, - буркнул он, закрыв дверь, - Делать мне нечего, каталоги домиков листать.
Он шел по коридору, хмуря брови - его ждал остывший кофе и незаконченный пасьянс на компьютере. Внезапно лицо его просветлело.
- Эй ты!, - окликнул он молодого клерка, спешащего по своим клеркским делам.
- Да, Петр Петрович, - почтительно замер клерк.
- Ты, не мог бы...э...
- Саша.
- Да. Ты не мог бы, Саша, кое-что сделать. Для блага наших международных отношений.
- Конечно, Петр Петрович!, - молодой госслужащий с энтузиазмом закивал.
- Надо японцам подобрать задание под посольство. Вот их требования. И, Шурик..., - многозначительно понизил он голос, - Постарайся. Это ж все-таки японцы!
- Будет сделано, - уверил клерк Саша и побежал выполнять.
- Молодой еще.. зеленый, - пробормотал ему вслед Петр Петрович и ушел допивать свой кофе и доигрывать свой пасьянс.

"Это шанс", - думал Саша, просматривая списки федеральных зданий. "Шанс выделиться. Наконец-то меня заметят и оценят. И запомнят.", - радовался он перспективам, надеясь, что когда-то его станут звать Сан Санычем, а не просто Сашкой.
Подходящее здание нашлось довольно быстро. Саша уж было совсем собрался к ПетрПетровичу, но, воровато покосившись на телефон, передумал. Кто ж его заметит, если обо всем сообщит начальство. А вот ежели Саша сам позвонит японцам, то, глядишь, и в благодарности присланной его имя упомянут.
Саша решился.
- Ало, вас беспокоят из МИДа, протокольный отдел. Господин посол, мы подобрали вам здание. Ну что вы, господин посол, скорость - залог удачной политики. Да-да, если хотите, можем завтра съездить поcмотреть. Да, записывайте адрес: Большая Якиманка, дом...Что? Вы завтра не сможете? А послезавтра? И послезавтра нет? А когда? Але! Але! Але!
Пять минут Саша сидел неподвижно, раздумывая, что говорят народные приметы по-поводу бросающих трубки послов. И не спровоцировал ли он только что международный конфликт. Вздохнув, он пошел сдаваться на милость начальству.

***

- Что значит поручил Сашe?, - бушевал Иван Иванович, размахивая руками перед понурившимся Петром Петровичем, - Я тебя просил этим заняться, причем тут какой-то Саша? Кстати, кто это?
Петр Петрович кивнул на пытающегося слиться со стенкой Сашу.
- А ты! Какого черта ты им звонил?, - орал Иван Иваныч, пронзая Сашу таким взглядом, что сомнений не было - он его накрепко запомнил. Как раз сейчас этот факт почему-то не радовал.
- Наверняка ведь что-то ляпнул, дубина безголовая.
- Иван Иваныч.., - дрожаще проблеял бедный Саша.
- Да замолчи ты!, - с надрывом воскликнуло начальство, ослабив галстук, - Ну где же он?!
- Едет уже, Иван Иванович, - Почтительно сказал Петр Петрович.

В комнату вошел интеллигентного вида сухонький старичок.
- Здравствуйте, - приветливо сказал он, - Я Семен Семенович, востоковед.
- Присаживайтесь, - суетливо сказал хозяин кабинета, указывая на свое кресло, - Семен Семенович, у нас небольшой конфуз случился.. И нам необходимо знать..это вина нашего сотрудника, или же...., - замялся он.
- Или же японский посол саке перепил, - рубанул Петр Петрович, который сегодня из-за этих японцев остался еще и без обеда.
Семен Семенович удобно расположился в кресле и, окинув троицу взглядом доброго дедушки, сказал:
- Ну-с. Что именно произошло?

Саша, запинаясь и косясь на начальство, в очередной раз пересказал разговор с послом. Не успел он закончить, как с Семенон Семенычем случился припадок. Семен Семеныч смеялся. Семен Семеныч хохотал. Семен Семеныч утирал слезы. Он натужно кашлял, всхлипывал и стучал ладонью по столу.
- Ой, я не могу, - через некоторое время смог произнести он, - Ну, вы, ребята, даете.
- Та к что случилось?, - хором воскликнули трое.
- Да будет вам известно, - хитро прищурился старичок, - Что Якиманка в переводе с японского означает, простите, жаренная п..да!
В комнате воцарилась поистине ревизоровская пауза, нарушавшаяся только нервным хихиканьем востоковеда.
- Так что ж это, - наконец протянул Иван Иванович, - ты, паршивец, предложил послу иметь посольство с адресом Большой Жаренной П..ды?
"Господи", - думал Саша, - "Что ж меня понесло в эту дипломатию. Надо было на инженера учиться..."


http://timid-daring.livejournal.com/32256.html#cutid1

ГЕРОИ СРЕДИ НАС

Утром 26 октября 1978 года с авиабазы ВМС США Адах, что на Алеутских островах, вылетел самолет P-3C 'Орион' 9й эскадрильи базовой патрульной авиации, пилотируемый капитаном 3 ранга Джерри Григсби. Он и четырнадцать других членов экипажа имели задачей освещение надводной обстановки в Беринговом проливе. Через 4 часа полета командир экипажа решил запустить крайний левый двигатель, остановленный и зафлюгированный для экономии топлива. Двигатель не запустился, пропеллер неожиданно вошел в неуправляемую ротацию, вызвав пожар и угрозу разрушения крыла. Резкий набор высоты и снижение скорости до минимально допустимой не решили проблемы, и Григсби принял решение садиться на воду, как только на экране РЛС появилась отметка надводного корабля в 28 милях западнее. До ближайшей базы на острове Шемия было 300 миль, до советского Петропавловска - Камчатского - 600 миль:Командир совершил невозможное - в семибальный шторм и при скорости ветра 18 м/с умудрился снизиться между двух гребней волн и приводниться , не скапотировав . У самолета взорвались двигатели, отлетело правое крыло, разорвало заднюю часть фюзеляжа, но он остался некоторое время на плаву, позволив всем, кроме одного члена экипажа, спустить средства спасения и выйти наружу. Командир дождался, когда все успевшие сядут на 3 плота и прыгнул в море. В детстве Григсби едва не утонул, купаясь в бассейне - с тех пор он всегда боялся воды: Через секунды его накрыла волна: Больше его, как и бортинженера Миллера, ушедшего под воду с самолетом, никто не видел. Для тринадцати остальных началась 12-часовая эпопея борьбы за жизнь (море 6-7 баллов, ветер 15-18 м/с, температура воды +3).
К терпящим бедствие немедленно отправились самолеты и корабли, причем не только американские, но и советские : госсекретарь США Сайрус Вэнс позвонил Андрею Громыко, который доложил Политбюро о просьбе США оказать помощь. По решению Политбюро маршал Устинов отдал приказ направить в район силы спасения.
В то же время из Джуно (Аляска) вышел корабль БОХР (береговой охраны США) 'Джарвис', которому, как и советским кораблям из Петропавловска, нужно было идти до точки падения 'Ориона' более суток. А пока над дрейфующими плотами 'повис' разведывательный самолет RC-135, нашедший их по работающему маяку. Через час его сменил 'Орион' той же 9-й эскадрильи, который засек корабль в 28 милях западнее и навел на него 'Геркулес' C-130 Береговой Охраны, пилотируемый Биллом Портером. Билл оказался умницей и сразу взял ситуацию под свой контроль. Он пошел на запад и нашел корабль, дрейфующий в районе. Им оказался советский БМРТ (большой морозильный рыболовецкий траулер) 'Мыс Сенявин'. Самолет Портера начал вызывать советского рыбака на всех возможных международных частотах и спустя несколько нервозных минут услышал ответ русского 'маркони', непривычно звучащее имя которого Билл запомнил как Манислов. Возможно, на самом деле рыбака звали Станислав или Владислав. Сообщив о людях, терпящих бедствие, Портер дал 'Сенявину' курс и дистанцию. Тихоходный траулер, способный выжать всего 10 узлов в штормовом море, упрямо начал двигаться в указанную точку, куда он шел почти три часа. Все это время 'Геркулес' кружил между плотами и 'Сенявиным', сбрасывая каждые 15 минут дымовые шашки для указания правильного курса, пока Манислов не сообщил, что видит цель.
Спустя 22 года Портер написал в журнал 'Аляска Мэгазин' следующее : ' Нет слов, чтобы описать то, что сделали Манислов и его судно: Я знаю, что к этому делу были подключены на рабочем уровне генералы, адмиралы, политики и даже президенты. Но в моей памяти живут только русские рыбаки, спасшие гибнущих друзей.'
Ходившие в море поймут, что то, что далее сделал экипаж БМРТ, подвиг - в 7-балльный шторм спустить бот, прикрывая от волн и шквального ветра спасательные плоты бортом судна; подобрать 10 еле живых людей, не потеряв ни одного (ни своего, ни американца), не забыв поднять тела еще трех летчиков, плот которых перевернуло задолго до этого; отогреть спасенных так, что по возвращению домой ни один из них даже не чихнул?! Ну, рыбаки то наши знают рецепт - шило выпить и шилом запить:
Подведу краткий итог: ни тогда, ни позже ни один из упомянутых людей (имен советских рыбаков я даже и не нашел ) не назвал себя или не был назван героем, хотя в моем понимании они (Григсби, Портер, рыбаки) ими являются.
Теперь перейду к рассказу человека, который посчитал свои действия героическими. Кто он - герой или мудак - решите сами. Далее несколько сокращенный рассказ 'героя' (мои комментарии в скобках). Обратите внимание на приводимые цифры, факты, характеристики, названия и выводы. Добавлю, что к моменту его прибытия в точку спасенные уже были на борту траулера.
Слово предоставляется :
'Капитана первого ранга Михаила Хрххцова телефон поднял среди ночи. И уже через 15 минут он был на командном пункте Камчатской флотилии. Ему, флагману соединения противолодочных кораблей, опытному командиру было поручено возглавить поисковую группу.
"Орион" потерпел бедствие, находясь на расстоянии ста пятидесяти миль от своей ближней авиабазы Адах, тогда как до Петропавловска-на-Камчатке (!!!) было более трехсот. И тем не менее, услышав просьбу командования ВМС США об оказании помощи, командование Тихоокеанского флота и Камчатской флотилии сразу же приняло меры: выделили самый скоростной корабль, подключили пограничный сторожевик "Дунай", несущий дозор на расстоянии двухсот миль от места падения самолета, большой морозильный рыболовный траулер "Мыс Сенявина", который дрейфовал в 90 (??!) милях от места катастрофы, а позже и подводную атомную лодку.
Трудности начались с первого шага. СКР "Ретивый" стоял у причала, но волны перехлестывали через него - такой был ветер. О том, чтобы оттащить корабль от пирса буксиром не могло быть и речи. Командир "Ретивого" капитан первого ранга Ю.Рыжков (Молодца!) на свой риск дал такие обороты винтам, что тысячетонная махина буквально вырвалась на чистую воду. Шторм не утихал. Осторожные товарищи из штаба флотилии советовали Хрххцову не очень-то торопиться, дескать, вряд ли удастся через десяток часов найти летчиков на плотах. Но он посоветовался с Рыжковым, и "Ретивому" был дан самый полный ход. Это было тяжелейшее испытание прочности противолодочного корабля - и он его выдержал.
Забот прибавили рыбаки. Начал ныть (??! Уверен, что речь идет о разговоре после прибытия Хрххцова в точку.) капитан БМРТ: это ваши дела, у меня тихоходное судно. Командир пограничного корабля тоже заныл: мало дизельного топлива, а дежурить еще долго. Приходилось Хрххцову и уговаривать, и нажимать, и напоминать о Министре обороны.
Первым обнаружил и подобрал летчиков (через 12 часов с момента падения) БМРТ "Мыс Сенявина". Их было тринадцать. Десять живых и трое - мертвых. Командира экипажа и еще одного летчика обнаружить не удалось. "Дунай" ушел продолжать дежурство, "Мыс Сенявина" и "Ретивый" повернули в Петропавловск-Камчатский, куда должны были доставить спасенных.
И тут началась вторая серия приключений, теперь уже "ковбойская".
Как только БМРТ передал открытым текстом сообщение о спасении летчиков, над ним появился другой "Орион" и начал сигналить, чтобы траулер поворачивал на восток. "Мы тебя прикрываем", - просигналил своим Хрххцов и потребовал ни в коем случае не поддаваться на провокации. (Гений! Провокация - это простое человеческое желание доставить своих людей в ближайший порт как можно быстрее!) Видя, что "Мыс Сенявина" не собирается выполнять его команду, "Орион" стал бросать впереди по курсу траулера бомбочки (?!!), требуя поворота на восток.
"Орион" - птица хищная. Кроме разведывательной аппаратуры он несет на борту довольно мощное оружие, в том числе и ракеты "гарпун", способные нести ядерные заряды. Учитывая это, "Ретивый" сблизился с траулером и ощетинился ракетными установками. (!!!) Видя готовность советского корабля постоять за честь (!!!) своей страны, "Орион" скрылся за пеленой дождя и больше не показывался. Зато появился второй "требователь". Американцы не привыкли, чтобы им отказывали. Это был СКР ВМС США "Чермез" (Пр. 'Джарвис'). Он по радио открытым текстом настаивал, чтобы летчиков передали ему на борт, перемежая требования просьбами сообщить размеры гробов для погибших летчиков, а затем и прямыми угрозами. И, наверное, так и продолжались бы провокации, если б вблизи "Мыса Сенявина" не всплыла подводная лодка. (Абзац!) Об этом не рассказывали ни газеты, ни другие средства массовой информации. Они достаточно громко повествовали о героизме русских моряков и рыбаков, спасших летчиков, о теплой заботе, проявленной к американцам в военном госпитале, о прекрасном питании и одежде.
...Скоро исполнится 20 лет со дня подвига наших моряков и рыбаков. И еще раз о памяти. Михаил Хрххцов, командовавший группой кораблей спасения американских летчиков, попытался узнать, хранит ли память американцев воспоминания о тех днях; как живут люди, которых приходилось спасать? Дважды он обращался в консульство США во Владивостоке, к военному атташе посольства США в Москве - ни привета, ни ответа.'
Странно, что он так и не понял почему!
О рыбаках же написал поэму поэт Евгений Евтушенко.

СЫН ИНЧУ-ЧУНА

Папа у Гарика Апресского был начальником кафедры БИПРО. БИПРО означает "Боевое Использование и Применение Ракетного Оружия". Едва ли не самая главная кафедра в нашем родном Краснозвездном училище, а потому среди преподавательского состава капитан первого ранга Апресский и евойный сынуля пользовались определенным почтением. Сынуля, ясное дело, в меньшей степени, поскольку балдобой был редкостный, и прозвище у него было "Сын Инчу-чуна" - за (так сказать) внешность, а сокращенно - "Анчутка". Коротко стриженые курчавые черные волосы, очки "а-ля Джон Леннон" (у нас называлось - анчучьи очки), дико скошенный назад питекантропский лоб, сутулость и пузцо в совокупности с гортанным высоким голосом и озорным характером - полный комплект. Гарик был парень очень начитанный и современный, но к изучаемым в училище наукам это не относилось. А потому на экзаменах он главным образом вылезал благодаря звучной и неповторимой фамилии (читай - папиному авторитету).
Второй курс, зима, экзамен по электротехнике. Первый вопрос - "никак нет", второй - "не могу знать". Практическая задача - тоже голый номер. Гарик тонет конкретно, но тонущим себя пока что не ощущает. Пока что тонет все больше экзаменатор - хотя бы тройку-то надо ставить (как потом папе в глаза смотреть?), а ставить вроде бы и не за что, ибо улыбчивый юноша с лицом цвета свежей картофельной кожуры никак не тянет даже на два балла. Как тут быть? Нужен дополнительный вопрос.
- Товарищ Апресский, ну: (что бы такое спросить, чтоб наверняка ответил?) ну: вы знаете, что такое петля гистерезиса?
- (бодро) Так точно!
- Ну-ну!.. - Комиссия оживилась с плохо скрытой надеждой.
- Щас принесу.
- ???!!!:
Гарик смело шагает по лаборатории. Что значит "сейчас принесу петлю гистерезиса"? Рехнуться можно. Окружающие застыли - одни в благоговейном ужасе, другие - в томном ожидании спектакля. Однако, гля! несет!
- Вот.
Угадайте с трех раз - что приволок? А приволок он экзаменатору самую что ни на есть петлю гистерезиса в чистом виде - сегмент обмотки ротора электродвигателя, он твердый такой, и имеет вид квадратной петли с торчащими проводами.
- Вот.
Немая сцена... Где Гоголь?!
:Электротехника, понятно, наука нужная. Потому и сложная. Потому что нужная. Потому и: Лично для меня так и осталось на веки вечные загадкой - как физические и электрические процессы можно описать с помощью мнимой единицы? Кто не знает - объясняю, как могу: мнимая единица - это такая единица, число "один", но ее абсолютно нет в природе. Вот нету, и все тут: Она только подразумевается, что есть, и считать надо с ее помощью, а вообще-то ее нет. Как такое может быть - я не понимаю, и не понимает никто, включая профессорско-преподавательский состав, но, видимо, может, и все это нам приходилось учить, а потом еще и сдавать: А куды деваться, ежли без электричества - никуды. Данную науку ненавидел не только я один. Нас было много. Преподаватели на кафедре, как один, носили птичьи фамилии: Лебедев, Бакланов, Чижавко: Поэтому кафедра тоже называлась "птичьей".
Преподавателям-птицам от жестоких курсантов порой сильно доставалось: например, "запорожец" одного из них регулярно ставили между двух деревьев так, что ни задом ни передом не выехать, а боком "запорожец" ездить не умеет, впрочем, как и хваленый "роллс-ройс": Ладно, мы отвлеклись.
Проходит ровно полгода - и снова экзамен. Специальное электрооборудование кораблей. Та же кафедра, тот же экзаменатор, и все тот же Сын Инчу-чуна: Сценарий - словно по разработанному шаблону: первый вопрос - нуль, второй - еще меньше, задача - вызывайте врачей. Стало быть, дополнительный вопрос:
- Ну, вот это вот - что? - И показывают непутевому Гарику на якорь от электромотора.
Гарик молчит, морщит лоб, чешет под мышкой, дергает ногой, но искомая извилина явно находятся не там.
- Ну? Давайте, давайте:
Гарику подсказывают: за спиной у преподавателя тычут пальцем в погон на форменке, потому что на погоне приколот выпуклый металлический якорь. Гарик силится понять, напрягается, и тут до него доходит. Он просветленно кивает головой - мол, все в ажуре - победно переводит взгляд на экзаменатора и принимает важный вид. Гортанно:
- Погон, товарищ капитан первого ранга!

ЭКЗАМЕН

Техника безопасности - вещь нужная, и без нее никуда. Если ее не знать, то может убить током, может облить кислотой, может в организм попасть ядовитая техническая жидкость, может придавить сорвавшимся грузом - может быть все, что угодно, причем, сразу и одновременно. Это - неоспоримый факт, подтвержденный самой жизнью. Стоит пренебречь на йоту - тут же патроны взрываются, стропы рвутся, кабеля искрят, а в бутылке вместо спирта обязательно окажется этиленгликоль - коварная отрава. Страшно? Страшно...
А еще есть такая вещь, как воздух высокого давления. Чаще всего он засунут в черные баллоны, хотя бывают также целые системы трубопроводов ВВД, но это уже высший пилотаж.
Юный лейтенант Саша Нелюбов сдавал экзамен по технике безопасности. Перед ним сидела строгая и неподкупная комиссия, в которой самым младшим по званию был целый капитан 3 ранга. Саша сильно робел, поскольку мало что знал про безопасность вообще, как, впрочем, и подобает любому уважающему себя лейтенанту на скорую руку (Саша обладал средним техническим образованием). Вообще, комиссий следует если не бояться, то хотя бы под любым соусом ненавязчиво избегать - так советует опыт многих поколений.
- Берите билет, - любезно предложила придирчивая комиссия.
Саша боязливо протянул руку и с надеждой взял один из белоснежных конвертов. Содержимое гласило: "Меры безопасности при эксплуатации сосудов, работающих под давлением" - билет не самый счастливый. Саша загрустил.
- Вопрос сложный и довольно обширный, - понимающе закивала комиссия, - а поэтому давайте, осветите-ка нам, пожалуйста, меры безопасности при эксплуатации баллонов со сжатым воздухом. Вопрос вам ясен?
Вопрос был более, чем ясен. В течение последующих пятнадцати минут Саша мучительно выдаивал из себя абсолютно все, что помнил про баллоны - это весьма и весьма немного. Самое главное - он вспомнил, что в природе есть такой приказ главкома № 125, в котором про баллоны написано, а умный офицер - это вовсе не тот, кто все знает, а тот, кто может найти и прочитать. Саша старательно и заунывно канючил, временами поглядывая в потолок, хотя на нем ни черта написано не было, а придирчивая комиссия все так же понимающе кивала, воспринимая на слух Сашину белиберду. Потом комиссии это надоело.
- Ну, хорошо, достаточно, - сказала комиссия (ох уж это "достаточно"! Кто сказал, что комиссия удовлетворена ответом? Просто они тоже немного люди и тоже не в состоянии долго выслушивать абсолютный бред). - Будем считать, что требования приказа вы нам изложили... А вот могли бы вы привести какой-нибудь конкретный пример нарушения техники безопасности при эксплуатации баллонов? Из жизни флота?
Хо! Из года в год передается из уст в уста один и тот же печальный случай, произошедший вроде бы где-то на Северном флоте. Наверно, он и в самом деле имел место быть. Другого Саша не знал и, немного воспряв духом, несколько сбивчиво, но убедительно его вкратце рассказал. Комиссия слушала с неподдельным интересом.
Мол, напились как-то два обормота-матроса, а потом один из них вставил другому, извините, в анус штуцер трубопровода, который вел к баллону - 150 атмосфер - и открыл, сволочь, вентиль...
- Ну и?.. - комиссия хотела, чтобы Саша подвел итог. И Саша подвел.
- Ну и... эта... баротравма легких...
Комиссия взорвалась, как четыре черных баллона. Ба-бах!!!

О погоде.



Эту историю рассказала мне ее непосредственная участница в перерыве между...
А, впрочем, это неважно.
Для начала придется кое-что разъяснить, так как многие не знают специфику жизни
на пассажирских судах. Есть там одна должность - РАДИОТЕХНИК.
Должность, надо сказать, не пыльная. Сам работал. Так вот, в одну из немногих его
обязанностей входит побудка пассажиров и экипажа. Происходит это следующим
образом. В каждой каюте есть динамик с переключателем программ, по которым
р/т крутит новости, музыку и т.д. В 11 вечера вся трансляция выключается, а в
7 утра по первому каналу (кто хочет проснуться именно его и ставят)
р/т бодрым голосом несет примерно такую чушь:
- Доброе утро, уважаемые пассажиры...Сегодня воскресенье... 24 октября...
От порта Одесса пройдено столько-то миль, до порта Ялта осталось столько-то...
Ориентировочное прибытие во столько-то... Температура воздуха
такая-то... Воды - такая-то... Желаем вам приятного дня в Ялте!
Кстати, очень близко к оригиналу, так как изображать бодрый голос по утрам мне
доставляло просто физические страдания , поэтому и запомнил на всю жизнь.
Потом включалась музыка или новости. А работало это все так...
Наши девицы-красавицы из Бюро Информации звонили на мостик, штурманцы
давали им полный расклад, они все это записывали в специальную сводку и бежали
к р/т. (Кстати, побудка самого р/т лежала на их совести). Все это работало
достаточно четко, за исключением катаклизмов, когда р/т был........
МЕРТВЕЦКИ ПЬЯН!!! (Я сам один раз в Сочи не разбудил пароход, но об этом
в другой байке. Речь не обо мне).
Итак... достаточно реальный пароход "Дмитрий Шостакович" (экипажа с туристами
человек 300... в общем, не хилый).
Напряжем воображение и перенесемся в радиоузел. Чудное утро. Начало восьмого.
Две красавицы в униформе. Между ними стул, на котором восседает некто
Виктор Цибулько, но сидеть почему-то отказывается. Девушка слева держит его
одной рукой за шкирку и пытается привести в состояние устойчивого равновесия.
Другой рукой сует ему в морду микрофон, на который Витя самым наглым образом
пускает пузыри. Девушка справа тоже занята - одной рукой сует ему же в морду
сводку, а второй, манипулируя Витиным (!) пальцем, жмет подряд все кнопки на
пульте вещания. (Кстати, почему Витиным, я так и не понял, видимо ответственности
боялась!) Витя же ,как и любой нормальный человек на его месте, глупо улыбается
с закрытыми глазами и.... пытается девушке слева провести рукой по ноге!!!
В мире сладких грез, мля, находится.
А действительность между тем не радовала. Скандальчик назревал!
И вдруг ... чудо - в контрольном динамике что-то щелкнуло !
Девушка слева решила проверить микрофон и дунула в него:
- ФФФууууу....
В ответ из динамика - долгожданное усиленное : -ФФФууууу....
Теперь опять напряжемся и перенесемся в каюты :-))))
Щщщщщщелк........
- ФФФуууу......
- (женский быстрый шепот, с радостью)- Ну, бля , заработала...
- (второй женский шепот, с нескрываемой злобой)- Витя, сука, вставай...
Все работает, козел, нас же из-за тебя поимеют!!! (слышны шлепки чего-то мягкого
по чему-то твердому, судя по всему женской ладошки по Витиной несмышленой башке)
..........................(тоже мне, целки на пассажире -))) а тут реальная
возможность потерять девственность из-за Цибулькиной несознательности).
На этом можно было бы побудку и закончить, так как после такого вступления
вряд ли бы кто заснул. Ан нет. Наши морячки народ упорный и, видно, растолкали
Витю до нужной амплитуды...
Послышался глубокий вдох...(гораздо громче, чем шепот. Микрофон-то был у Вити
почти во рту)....Все замерли в ожидании пламенной речи...но вместо нее
последовал выдох:
- И-ЭЭЭЭЭЭХ !!!
И столько было в этом выдохе всего!!!... И непонятка чего от него хотят,
и невозможность собрать мысль в единое целое, и страдание утреннее!!!
Маленький штрих... Шлепая Витиным пальцем по ВСЕМ кнопочкам, девушка справа
включила ВСЕ возможные линии, а также ...ГРОМКУЮ ВНЕШНЮЮ ТРАНСЛЯЦИЮ !!! Витиному
несчастью посочувствовали, наверное, даже ялтинские чайки (хотя до Ялты было
еще далеко). Пауза стала затягиваться, но девушки были упорны. И, наконец, Витя
заплетающимся языком лениво поприветствовам мир :
- ЗЗАСИ...(видимо на Цибулькином языке это означало "Доброе утро,уважаемые
пассажиры!")
Пауза.........
- СЁНЯ...
Пауза.......(и дальше что-то типа вопроса с нескрываемым удивлением):
- ВТОРНИК??????????
Пауза........(и..с...еще большим удивлением):
- ПЯНАЦАТОЕ?????????
После этого Витя замолчал... То ли сводка его очаровала, то ли то, что
пятнадцатое вторником уж никак не может быть... не знаю.
То, что происходило дальше в Витином мозгу, науке неизвестно.
В принципе, и на этом можно было бы побудку закончить, но Остапа понесло...
(видимо из-за того что народ опять лег (но уже не спать))
Огромные цифры миль Витя почему-то пропустил и решил ознакомить экипаж
(и весь мир) с погодой!!! А надо отметить, что была зима. В сводке значилось:
ТЕМПЕРАТУРА ВОЗДУХА - 8 ГРАДУСОВ
ТЕМПЕРАТУРА ВОДЫ ЗА БОРТОМ - 8 ГРАДУСОВ
Как Вите удалось сосредоточиться больше, чем на одном слове, я не представляю,
но он выдал фразу, известную во всем Черноморском Пароходстве.
- ТЕМПЕРАТУРА ВОЗДУХА......
Очень большая пауза.......
- И ВОДЫ..................
Самая большая пауза......
И тут Витя с радость сообщил миру:
- ОДИНАКОВАЯ!!!!!!!!!!
Математик, млин!!!
)))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))
Витины силы иссякли. Сводка закончилась.
Экипаж информацией остался удовлетворен.
Туристам день в Ялте уже ничего омрачить не могло.

Спасибо, я плакаль!!!

ЧАРЛИ ЧАРЛИ БРАВО!

У каждой шутки бывает предыстория. Когда шутят политики - всегда стоит искать контекст, который может стать завуалированным посланием противной стороне.
Нам не известен контекст оговорки президента Буша Старшего, однажды заявившего на пресс-конференции: 'Семь лет я работал плечом к плечу с президентом Рейганом. Были у нас триумфы. Были и ошибки. Кое-что нам удалось изъеб...хм...избежать...'. Что - то он имел в виду. Имел несомненно, хотя и посыпались на него со всех сторон упреки в психической слабости, ставшей следствием стресса, пережитого в воздушном бою над Тихим океаном, когда молодой пилот Буш был сбит японским истребителем и чудом спасся.
Вспомнилась и 'шутка' президента Рейгана в 1984 году, когда уже прославившийся своими речевыми фортелями 'красавец - ковбой' заявил в прямом эфире радиостанции Санта - Барбары следующее: ' Сограждане - американцы, рад сообщить вам, что я только - что подписал директиву, ставящую Россию вне закона. Мы начинаем бомбардировки через пять минут'.
А наш корабль в те минуты лежал в дрейфе под Сан Диего, и мы 'вспотевшими' глазами читали ленту американского информационного агентства, приславшего нам подписанный приговор. Друг с другом не прощались, но было очень грустно:Не дано нам было знать тогда, что это была, хотя и трагически опасная, но шутка. Шутка с контекстом! Рейган должен был бы продолжить свое выступление, сказав: 'Я заявляю это потому, что извещен о начале перевода советских ракетно - ядерных сил в высшую степень готовности. Прощайте, сограждане - американцы!' Но он не продолжил. Мы же, только возвратившись в базу, узнали причину президентской русофобии - молодой боец на нашем советском узле связи, опечаленный изменой подруги и обозленный на весь свет, передал такое распоряжение в эфир. Благо, что он не мог его продублировать! Иначе - большой КАБУМ и ничья в финале Холодной войны.
А пока шел полуфинал, и преимущество оказывалось то на одной стороне, то на другой. Это и имел ввиду Джордж Буш. Конечно же он должен был знать об одном из многочисленных эпизодов Великого противостояния, в котором, как считалось противной стороной, флот США сыграл со счетом 2:1. Мне это представляется сомнительным. Назовем данный эпизод как 'Леги против Чарли' и проследим за развитием событий и счетом в ходе 'Игры'.

Место действия - прибрежные воды США в районе Сан Диего.
Первый тайм. Счет 0:0.

Выход в море на боевую подготовку в пятницу всегда неприятен для экипажей кораблей вне зависимости - советский это флот или американский. Такое на нашем флоте чаще всего 'светит' якорной стоянкой на рейде до понедельника, у американцев - лишением бонуса к жалованию за невыполнение недельного плана. Провести же уик-энд на борту, когда в бинокль можно разглядеть прелестниц в бикини на пляжах Байя Калифорния, для них немыслимо.
В то утро пятницы мы лежали в дрейфе в точке, с которой хорошо просматривался Норт Айленд и торчащие за ним топы мачт ошвартованных в ВМБ Сан Диего кораблей, ожидая ежедневный мини-парад - выход американских 'боевиков' в море. Как по расписанию в 09.00 'поплыл' фок большого крейсера, за ним - узнаваемые 'низкорослые' мачты фрегатов типа 'Нокс' и 'Перри'. Недолгое ожидание - и вот уже под мостом , соединяющим город и остров Норт Айленд, появились 'мышиные' силуэты отряда боевых кораблей, возглавляемых нашим старым знакомым - крейсером 'Леги' - металлической реинкарнацией Уильяма Леги, Начальника Штаба ВМС США при президенте Франклине Рузвельте, кораблем таким же подтянутым и строгим до вздорности как и сам почивший адмирал. Это он за три дня до описываемой встречи сыграл злую шутку, целенаправленно включив на полную мощность средства радиоэлектронной борьбы и прервав нашу связь с Владивостоком на долгие пять часов. Встретившись опять, мы не думали, что этот день станет днем реванша!
'Чарли', не удостоившись приветствия чопорного 'Леги', пристроился в кильватере американских кораблей, следующих малым ходом курсом, ведущим на главную игровую площадку 3 Флота ВМС США - Тихоокеанский ракетный полигон 'Пойнт Мугу'. Здесь на тридцати шести тысячах квадратных миль водной поверхности Калифорнийского залива проводятся большинство учебных и испытательных стрельб; здесь запускаются зенитные и противокорабельные, противоспутниковые и баллистические ракеты корабельного и воздушного базирования. Сердце и нервный центр этого монстра - остров Сан Николас, с которого осуществляется наблюдение за акваторией и воздушным пространством и управление всеми силами и средствами, находящимися в зоне ответственности Главного диспетчера полигона, 'бессмертное' имя которого - 'Плид Контрол'.
Вступив на 'шахматную доску' Пойнт Мугу, виртуально расчерченную квадратами боевой подготовки, отряд 'Леги' отметился в сети 'Плид Контрола', сообщившего 'удивленному' флагману, что на хвосте у него висит советский 'Чарли Чарли Браво' (так в устах американцев на военный манер звучал наш бортовой номер 'ССВ' ). Крейсер и фрегаты в ответ плотоядно 'улыбнулись' белоснежными ракетами 'Стандарт' и 'Си Спэрроу', выехавшими на направляющие пусковых установок, впрочем не для устрашения 'Чарли', а для проверки оружия перед операцией, и начали движение в район стрельб севернее Сан Николаса ближе к островам Сан Мигель и Санта Роза, которые как естественные укрытия создавали 'парниковые' условия для стреляющих, прикрывая их собой от ветра, волнения и течения. На них же размещались три вертолета и радиопеленгаторы, сыгравшие в последующих событиях важную роль. А пока лазурное небо Калифорнии не подозревало, что через час его начнут дырявить с той же тщательностью, что и мультяшная эскадра из 'Приключений капитана Врунгеля'.
Придя в точку, отряд рассредоточился в боевой порядок треугольником со стороной в 3 мили, милостиво позволив 'Чарли' занять безопасное место в его центре после того, как 'Леги' рутинно предупредил нас о нахождении в районе опасных ракетных стрельб. Сделано это было полусонно - безразлично как и подобает 'железному адмиралу'. Ну, и слава богу! Значит, не будет назойливых облетов 'Орионами', опасного маневрирования и попыток вытеснения из района. Пятница! В ней все дело! В ней и этимологии этого слова, ведь английское Friday означает Free day - свободный день!
И карусель закрутилась. С материка были запущены радиоуправляемые мишени, которые устремились к 'Леги' и его отряду, имитируя атаку крылатых ракет. Навстречу им с крейсера и фрегатов начали взмывать 'птички' с головками теплового наведения, взрываясь далеко впереди и вверху и оставляя очередную 'дырку' в небе в виде белесого облачка. 'Отразив' первую волну нападения, 'Леги' задробил стрельбу, позволяя вертолетам, прилетевшим с островов, эвакуировать приводнившиеся на парашютах мишени. Три целехонькие оранжевые 'сигары' дрейфовали в зеленых пятнах разлившейся маркирующей краски, ожидая, что подлетевший вертолет зависнет, подхватит стропы крюком и унесет их на берег для обслуживания, заправки и последующего использования, так как не в них целились ракеты с кораблей, а в горящие магниевые шашки, сбрасываемые мишенями по радиокоманде с Сан Николаса.
Быстро сделав дело, вертолеты улетели, дав возможность 'Леги' отстреляться по второй волне и, немного подождав, по третьей, после чего крейсер и его отряд 'вышли не редан' и помчались домой в Сан Диего, забыв, что 'МакДональдс' работает круглосуточно. 'Плид Контрол' 'зевнул' им на прощание и тоже закрылся. Два вертолета сообщили, что горючее на исходе и смылись занимать очередь за двойным чизбургером, оставив, видимо, самого молодого собирать два все еще плавающих 'сигарных окурка'.
Нам же до похода в пельменную на улице Ленинская оставалось еще месяца три, поэтому мы продолжили курсировать самым малым ходом в том же районе, с интересом наблюдая за трудягой вертолетом и делая ставки - уложится он в 30 секунд для захвата мишени крюком или нет. Первый раз уложился. Мой друг Колька выиграл банку черешневого компота. Прилетев за второй мишенью, вертолет замешкался, выловив 'рыбку' только со второй попытки и на второй минуте.
- Нервничает! - сказал Николай, отдавая банку обратно. Он болел за вертолетчика, так как сам был страстным рыбаком.
- Тащ капнант, - раздался голос сигнальщика, - еще одна приводняется у нас по курсу!
- Стоп машинам! Право на борт! - крикнул вахтенный, экстренно переведя 'Чарли' в циркуляцию, иначе американская ракета приземлилась бы к нам на бак или повисла на фок - мачте, зацепившись стропами. Вовремя отвернув корму от опасной для винтов медузы упавшего парашюта, корабль лег в дрейф всего в двух кабельтовых от плавающей мишени.
- Вертолет, сволочь, на подлете! - сглотнув слюну и закатав губы обратно сказал вахтенный, в глазах которого отражалась картина - оркестр на стенке, встречающий героя с ракетой под мышкой, и радостно плачущие адмиралы! Картина помутнела и исчезла, как только вертолет завис над зеленым пятном. Но американский пилот (Привет, Брайан!) возродил нашу надежду : стрекоза 'Белл 206' с позывным Aspen - 'Осина' ( Скажите мне теперь, что только у нас нелепые позывные!) трижды пытался поймать мишень, чему не мешали ни волны, ни ветер, но так и улетел пустой. Часы показывали 18.00 местного времени, на календаре все еще числилась пятница.
- Вернется! Заправится и прилетит! - сказал Колька, продолжая симпатизировать пилоту - 'рыбаку'. Но он так и не прилетел ни через час, ни через полтора. Солнце стало 'моргать', предупреждая о скором 'выключении', а соблазнительная 'рыбка' дрейфовала уже в одном кабельтовом от 'Чарли'.
- Вахтенный, самый малый вперед. Руль лево на борт. Сигнальщику следить за мишенью! - первым принял решение старпом, желая приблизиться вплотную, сделать фотографии и:подумать над дальнейшими действиями.
Срочно созванный консилиум, бубнящий как последователи культа Вуду, окружил старшего офицера.
- Владимыч, это ж: почти 'Гарпун':Тащ третьего ранга, она ж из композитных материалов! Кусочек отломать бы?!:Что композитка:там цифровой компьютер на борту:и горючки образцы бы взять! - доставала старпома толпа, не заметив, что командир прошел из штурманской рубки на ходовой, бросив через плечо: 'Товарищи офицеры, буй вам в руки вместо ракеты!'. Опытный и осторожный моряк знал, чем может кончиться попытка слямзить американскую собственность. Прецеденты на бригаде уже были. Оценив обстановку, он спустился в свою каюту и через пять минут вызвал к себе командиров боевых частей. Чутье его редко подводило, но доводы 'бычков' и наш мальчишеский азарт заставили изменить решение. Как он позже жалел об этом! И так нас жалел, и этак! Но это было позже. А пока корабль подошел бортом к мишени, закрывая ее собой от визуального наблюдения с островов, а окрыленный старпом уже строил боцманскую команду на юте, сжимая в руке кошку. Его первый бросок не достиг цели. Второй был точен, зацепив стропы. Тащили ракету из воды десять человек, легко выдернув на палубу 230-килограммовую 'сигару'. И вот 'золотая рыбка' у наших ног - четырехметровый прототип противокорабельной ракеты 'Гарпун' радиоуправляемая мишень BQM - 74E, произведенная корпорацией 'Нортроп' на заводе в Вентуре. Помните свое детство и то ощущение, когда получаешь долгожданную игрушку? Щенячий восторг! Это мы и чувствовали, поглаживая мокрую спину 'рыбки' и стараясь разглядеть каждую деталь, но солнце уже ушло за горизонт, и никто не заметил текущую из нее маркерную краску, и никто не вспомнил о все еще работающем радиомаяке, встроенном в ракету, зато нащупали крупную табличку на ее борту, подсветили фонарем и прочли: ' Данная мишень является собственностью американского правительства. Просьба возвратить ее представителям американских властей или любому кораблю ВМС США. Вознаграждение - пятьсот долларов'.
- Пятьсот разделить на сто восемьдесят:Маловато будет! - меркантильно заметил инженер РТС по кличке 'Пчел', не зная, что закупка каждой BQM -74 обходится американскому флоту в двести восемьдесят тысяч.
- Слесаря вызывали? - вздохнул Пчел, бросив на палубу сумку с инструментами, так как получил приказ командира 'разделать рыбку', фюзеляж которой был более чем габаритен для того, чтобы поместиться в пустующих внутренних помещениях. Осмотр показал, что болты изделия слишком высокотехнологичны для его советских инструментов. Послали за механиком. Умный дядя Миша все понял сразу и пришел с кувалдой и долотом. Зрительно нарезав ракету на три отсека, он приложил долото с первому шву и занес кувалду: В этот момент палуба завибрировала, и корабль дал ход!
- Что же он, ля, делает! - обречено заорал Пчел в лицо старпому, показывая в сторону ходового, на котором 'рулил' командир. - Радиомаяк же еще работает! Ломайте антенну или тащите фольгу, чтобы ее заэкранировать. Все, ля, повяжут нас янки!
Через десять минут корабль шел средним ходом, сводя с ума операторов американских станций слежения, у которых пеленг на мишень вдруг начала перемещаться со скоростью 15 узлов.
- Иваныч, ломай ее скорее нахрен! - понял ошибку старпом, и механик заработал кувалдой как отбойным молотком. Кто - то прибежал с пожарным топором, и работа закипела! Через полчаса 'тело' было расчленено на три части: первую - головную с пенопластовыми муляжами бортовой РЛС и боезаряда, вторую - отсек управления с кучей 'вкусных' внутренностей, приправленных главной изюминкой - тогда еще невиданным портативным цифровым компьютером, и третью - двигательный отсек с миниатюрным турбовентиляторным джетом, который впору было устанавливать на велосипед!
Разнося 'расчлененку' по разным помещениям, не досчитались двигателя и парашюта.
- Хрен с ним, с парашютом! У матросов трусы поизносились. Пусть новые нашьют! - пошутил старпом, не ведая, что глаголет истину. - Где движок, волки!
Движок, естественно, нашелся в зиповой запасливого Пчела, который ныл, отдавая его: 'Я аэросани хотел сделать дома!', за что получил подзатыльник и ходовую вахту вне очереди. Знал бы старпом как это чревато!
День закончился тихо, принеся нам одно очко в первом тайме. Все, кроме Пчела, заступившего на вахту, разбрелись по своим каютам. Пора было отдыхать после дня полного событий. Верное решение, так как не ведали мы, что последующие три дня станут бессонными для большинства из нас. Проходя мимо своего заведования, заглянул не боевой пост, чтобы узнать обстановку.
- Ребята, где 'Леги'?
- Тащ, крейсер на подходе к Сан Диеге и уже заказал буксир.
- Добро! Если отметится в связи опять, немедленно доложите на ходовой.
А на ходовом стоял Пчел, поэтому многие ворочались в койках не в состоянии заснуть от беспокойства. Пчел был 'талисманом', нет - черной меткой корабля! Практически все нештатные ситуации происходили на борту, когда 'рулил' он. Сейчас же 'Чарли' шел полным ходом под Лос Анджелес , и мы знали, что завтра там будет проводиться парусная регата, для участия в которой многие яхты вышли в море с ночи и лежали в дрейфе. Говорят, Пчел поработал на славу, создав панику среди яхтсменов и едва не задавив двух из них, пройдя всего в пятнадцати метрах. Но мы узнали об этом утром, когда было уже не до этого:

Место действия - пятнадцать миль западнее ВМБ Лонг Бич.
Второй тайм. Счет 1:0 в пользу 'Чарли'. Пока:

Ужасно хотелось спать, но колокола громкого боя не давали. Мозг пытался вспомнить, были ли вначале три коротких звонка, которые означали бы учебную тревогу, но получал отрицательный ответ. Когда же корабельная трансляция голосом самого командира гаркнула 'Боевая тревога!', мозг сказал 'Опа!' и приказал телу бежать со всех ног на ходовой мостик. Там он окончательно и активировался, оценив обстановку и вынеся вердикт: 'Погано все, брат!'. Действительно, поганее не бывает: хмурый командир сидит в своем кресле с лицом лишенным следов сна, рядом курит смущенно - печальный старпом, вахтенный офицер 'морщит мужественную репу', своим видом показывая, что все 'по - взрослому', что он не нажимал кнопку локтем, заснув на вахте.
- Толя, что? - тихо спросил его, невольно пригнувшись от воя реактивных самолетов, побривших наши мачты.
- Гинтрудеры, ять! - вздохнул вахтенный, кивнув в сторону делающей разворот для повторного захода пары американских штурмовиков 'Интрудер'.
Оглянувшись по сторонам, увидел выплывающие из тумана силуэты 'Леги' и компании и сразу все понял. Ударив ребром ладони по кнопке 'Лиственницы', вызвал свой боевой пост и недобро спросил: 'Что, ля, больше радиограмм от 'Леги' не было?'.
- Была, тащ, но очень короткая:
- Ну - ка, 'сыграй' ее мне! - рявкнул, уже зная, что услышу.
Динамик захрипел возмущенным голосом 'Плид Контрола', забывшим в своей ненависти о любых правилах радиообмена: 'Леги', запрещаю заход в Сан Диего, пока ракета не будет найдена и возвращена!'.
Получив фитиль, разъяренный 'адмирал', лишенный субботних радостей, всю ночь рыскал по обширному району, чтобы найти нас затерявшимися среди частных яхт. Найдя, пыхтел в трех кабельтовых от лежащего в дрейфе 'Чарли', не зная с чего начать экзекуцию, чему мешала презумпция невиновности - видимые признаки 'преступления', скрытые туманом, пока отсутствовали. Подсказали мы сами, объявив протест и заметив, что нам трудно дышать в 'тесных объятиях братского американского флота'. Казалось, 'Леги' просто взорвется от такого нахальства. В ответ 'боевики' плотнее прижались к нам с трех сторон, намекая, что текущий счет 1:1, и играть нам, сердешным, теперь сугубо в обороне.
- Самый малый вперед. Рулевой, держать нос на мидель крейсера. - начал закипать уже наш командир, надеясь вырваться на чистую воду. 'Леги' нехотя дал ход, открывая нам путь на запад, и тут же пристроился в кильватере, приказав фрегатам 'вести русского под руки'. Сверху нашу 'голову' прижимали прилетевшие с авиабазы Норт Айленд противолодочные 'Викинги', подключившиеся к акции 'устрашения'. Какое уж тут устрашение, когда над головой летают 'пылесосы' без оружия на внешних подвесках! Безуспешно применив весь незамысловатый иезуитский набор, 'Леги' решил сменить кнут на пряник и попытаться поговорить с нами как флотский с флотским. С этого бы и начинал, глупый! А так, упустил свой шанс, давя нам бока.
- 'Чарли', мишень у вас?
- 'Леги', вопрос не понял.
- Вчера она приводнилась у вашего борта. Вы ее видели?
- Видели! И что?
- Вы взяли?
- Нет. Она отдрейфовала от нас на: хм :в сторону. А, что, вертолетчики ее все же утопили?!
- Спасибо за помощь! - обречено процедил сквозь зубы 'адмирал'.
И тут включился величайший демаскиратор всех времен и народов - Солнце, рассеивая остатки дымки и ярко освещая корму 'Чарли', левая часть которой оказалась не шарового, а ядовито - зеленого цвета. 'Рыбкина кровь' разбрызгалась!
- 'Чарли', прошу возвратить американскую собственность, - воспрянул духом крейсер.
- 'Леги', вас не слышу. Самолеты шумят. Повторите по - слогам.
О, чудо! 'Викинги' отвернули на юг и улетели, чтобы больше не показываться.
- Советский корабль, повторяю! Отдайте мишень!
- Что говорить? - посмотрел на черного как туча командира.
- Пошел он в Сан Диего вопросы задавать! Ври дальше! Вахтенный, курс 270 на Владивосток. Командира БЧ - 4 ко мне! - начал звереть Прокопыч.
- 'Леги', повторяю - мишень на борту не имеем! - огрызнулся на 'адмирала', и это прозвучало как каламбур в контексте ситуации.
Примчался Вова Пряник, главный связист, и, подходя к командирскому креслу, завернул влево ручку громкости радиостанции, пригасив занудное бормотание 'Леги': 'Прошу:Требую:Настоятельно требую!'.
- Срочно дать связь с оперативным штаба! - приказал Прокопыч.
Лучше бы не давал, так как совет дежурного из Владивостока оказался столь же бесполезен, как ветер для повесившегося слесаря Петрова.
- Что делать? - спросил командир перебиваемого атмосферными помехами оперативного.
- Что - что! Завернуть в брезент, положить груза и тихонечко ее за борт! Как в песне!
- Не могу - обложили со всех сторон!
- Тогда сообщайте в Москву и крутите:винты!
Опять прибежал Пряник и получил распоряжение кэпа 'звонить' в Главный штаб.
Разговор с москвичами тоже ничего не принес - там мрачно выслушали доклад и дали лишь одну рекомендацию: 'Морду топором, курс на Владивосток!', что уже почти шесть часов и делалось. Мимо проплыл Сан Николас, на котором 'скрежетал зубами и ломал об колено подзорную трубу' главный диспетчер полигона, уже получивший нагоняй от своей 'бэби' и простившийся с личными субботними планами. Тут - то американцы и осознали - еще часов шесть этой гонки и воскресенье накроется тоже! 'Давить' русских за пределами полигона будет гораздо сложнее, а ночь поможет им, при желании, скинуть 'рыбку' туда, где глубины более километра, компьютер - в карман и концы в воду. Опять позвонила 'бэби' и сообщила о поломке газонокосилки, которой она пыталась 'подстричь' выброшенную на улицу одежду мужа. И 'Плид Контрол' вышел из себя, попутно вспомнив о долге!
- 'Леги', на борту ракеты находится цифровой компьютер, пропажа которого чревата для вас! Приказываю провести специальную операцию против русских! - заорал он без стеснения, забыв, что 'приговоренный' тоже слышит.
- Добро, - зверски улыбнулся Прокопыч, приняв доклад о планах американцев. - Старший помощник, играйте боевую тревогу!
Через десять минут по бортам 'Чарли' лежали матросы с автоматами в руках, а на полубаке офицер и двое мичманов безуспешно пытались зарядить единственное достойное оружие корабля - шестиствольную 'фукалку' АК, которая с момента постройки корабля всегда клинила после третьего выстрела. Отчаявшись зарядить ее, нештатные 'артиллеристы' показали 'Леги' средний палец и направили пустые стволы в его борт. 'Адмирал' оценил жест и дал фрегатам отбой. Стволы американских орудий медленно поползли в исходное положение.
Дальнейшее совместное плавание стало приятной прогулкой под руки с холодно - галантными фрегатами, за действиями которых следил чапающий в кильватере крейсер. Теперь он молчал, смирившись с судьбой и надеясь на Всевышнего. По курсу лежал бескрайний Тихий океан, давно 'утопивший' за горизонтом американское побережье и шумом волн заглушивший отборный мат 'нервного' центра полигона.
Тут-то и подключился 'Всевышний' - Большой Белый Вождь из Вашингтона, приславший приглашение советскому военному атташе посетить пятиугольный дом на берегу Потомака. Тот нагладился, одел ордена и прибыл:искать пятый угол. 'Найдя' его, обиженно доложил 'Двенадцати Толстякам' из Политбюро. Выслушав атташе, они пригласили 'на чашку чая' своего главного флотоводца, лучший друг которого, 'Главный Толстяк', уже давно лежал у стены, и поэтому Горшкову стало сложнее защищать честь Флота. Получив вводную, адмирал начал действовать. Действие в тех высоких сферах - это бесконечные разговоры по телефону, позволяющие выяснить степень угрозы своему положению, найти рычаги для его сбалансирования и, уже исходя из этого, найти виновных и наказать невиновных. Горшкову же нужен был компромисс - сохранение 'невинности' командира 'Чарли' - ибо кто как не сам Сергей Георгиевич утверждал руководящие документы, сделавшие экипажи кораблей 'клептоманами', прикарманивающими любую найденную железяку и делающими это настойчиво и последовательно!
Последним звонком в его списке стал звонок нашему кэпу. С приговором!
- Тащ командир, Главком на связи! - всхлипнул Вова Пряник, нервно почесывая 'обожженную' руку, которая только - что держала трубку 'красного' телефона, печально глядя во внезапно ссутулившуюся спину Прокопыча. Зачем - то кэп взял в радиорубку и меня. Видимо, чтобы было кому вынести его грузное обесчещенное тело и бросить за борт в пустынные воды Тихого океана. До американского берега уже было миль триста:
Попрощавшись глазами с окружающими, кэп собрался, взял трубку и ЗАОРАЛ: 'Товарищ Адмирал Флота Советского Союза, докладывает командир:'. Слова кэпа и Горшкова репитовались включенным динамиком, откуда донеслось в ответ: 'Командир, ракета действительно у вас?'.
- Так точно, товарищ Ад:
- Какого хрена вы ее взяли на борт!
- Добывали образцы оружия и боевой техники, тащ Ад..Флота.
- Приказываю! Срок полчаса!! Возвратить ракету американцам!!! Доложить об исполнении!
- Не могу, тащ Ад:С:С:
- Почему?
- Волнение пять баллов и ракета:эта-а: не в порядке:разобрана.
- Собрать и возвратить! - завизжал динамик.
- Не могу, тащ Ад:Совюза! - и это было уже второе 'немогу'!
- Па-а-а-чему!!?
- Мы ее топором ломали:
- Так бы сразу и сказал! Договорись с американцами о времени и условиях передачи груза. Об исполнении доложить! - почему - то смягчился Горшков, услышав о топоре. Ассоциации:Тяжела жизнь на Олимпе!
Усталый, но довольный, тем, что кровь не пролилась, командир махнул мне рукой: 'Иди, трепись со своим 'друганом'! Обрадуй 'Леги', что мишень случайно нашлась'.
Третьи сутки бесцельно телепающийся за нами обиженный крейсер на вызов отвечать не хотел. Ответил лишь тогда, когда я 'оставил на его автоответчике' давно ожидаемое: 'Леги', мишень у меня на борту. Готов обсудить процедуру ее возвращение'.
Сказать, что американцы оживились, значит - ничего не сказать. Они возбудились, заулыбались, закудрявились и побежали звонить своим 'бэбям, ханям и свитхартам'.
- 'Чарли', а как передавать будем? Ошвартуемся бортами? - спросил командир крейсера, подразумевая братание и 'большой бэмс' с русскими. Ну их, 'бэбей' этих! Мужской выбор!
- Он что, головой ударился! - заорал едва выживший Прокопыч. - Скажи, что передачи не будет. Вернее, будет, но потом:когда возвратимся на Пойнт Мугу и прикроемся островами.
Это сообщение не омрачило радость американцев, которые расступились и позволили нам беспрепятственно лечь на курс, ведущий обратно к Америке.
Возвратившись на почти штилевую воду восточнее Сан Николаса, 'Чарли' и его почетный эскорт легли в дрейф.
- Швартоваться бортами будем? - не потерял надежду 'Леги'.
- Скажи больному, что мы готовим специальный плот, на котором отправим 'рыбку'. Пусть ждут. - хитро улыбнулся кэп, зная, что механики уже сваривают две бочки из - под машинного масла, а боцман готовит настил из досок. Позже, когда 'плот' был готов, принесли брезент, в который свалили то, что осталось от ракеты. Пчел чуть не рыдал, прощаясь с двигателем; матросы же, поглаживая 'совканолевые' атласные трусы, радовались Шуркиному горю и своему нехитрому счастью. Вот и развязка: плот с пришкертованным тюком поднялся в воздух на кран - балке и осторожно лег на водную гладь. Спустившийся по шторм - трапу боцман дал ей прощальный пинок, и мы пошли на ходовой ждать неминуемые вопли и проклятия от 'Леги', которому никто и никогда не говорил, что он получит 'конструктор 'Лего' вместо целой и невредимой мишени, и будет ли среди 'кубиков' рыбкин мозг, и если будет, то в каком состоянии:
От крейсера отвалил катер с сидящими офицерами и матросами в касках и спасательных жилетах. Подцепив наше убогое плавсредство багром, американцы подтащили его к борту, ловко подняли и поставили на ют, завершив второй тайм со счетом 2:1 в свою пользу.
Третий тайм был скоротечен и принес неожиданные результаты: 'Леги' вышел на связь, сладким голосом предлагая поговорить на прощание.
- 'Чарли', благодарю Вас за содействие и СВОЕВРЕМЕННУЮ помощь! - восторженно пропел командир крейсера. - Считаю инцидент исчерпанным. Желаю приятного плавания!
Мы чуть не всхлипнули от такой душевности и помахали ему пилотками на прощание. В наших глазах стоял большой знак вопроса! Что было позже, когда мишень привезли на Пойнт Мугу и собрали 'кубики' воедино, нам не известно.
А к вечеру прибежал боец с информационной лентой агентства 'Ассошиэйтед Пресс', которое сообщило: 'Пример плодотворного сотрудничества. Советский военный корабль, находившийся в районе стрельб американского флота, поднял приводнившуюся ракету - мишень и ПО ПЕРВОМУ требованию возвратил ее кораблю ВМС США. Командование Флота сообщает, что передача произошла без инцидентов в дружественной атмосфере'.

Возвратившись домой, наш командир не получил ни выговора, ни благодарности. А через год 'Чарли' опять сходил на Пойнт Мугу и привез оттуда еще более 'навороченную' ракету - мишень, которая долго лежала под забором бригады не нужная никому. Начиналась Перестройка! Я же иногда достаю кусок обшивки хвостового оперения той первой 'рыбки' с надписью Northrop Ventura division и следами корабельного мазута 'Чарли', вспоминая. 'Чарли', мой 'Чарли', за что же они тебя порезали в расцвете сил! У тебя отняли будущее, но какое яркое прошлое за кормой!
Тебе, мой корабль!

случай, который произошел со мной, года полтора назад.
Еду в супермаркет Магадан. Поворачиваю с карла маркса и начинаю подниматься к самому маркету. С левой стороны большой цветочный киоск. Замечаю, как из него на полном ходу выскакивает барышня лет 35-40-ка с букетом впереди себя. Скорость у меня километров 5 в час, сами понимаете, там быстрее не получается Вижу что капец, не видит меня.. а бампер уже пересек траекторию, по которой она несется. Там ей буквально 2-3 шага от двери киоска до моей бочины. Все происходит в какие-то доли секунды. Вижу, что столкновения не избежать, жму на тормоза останавливаюсь... бахххххххххх.. удар в бочину всей поверхностью тела... жесть.. удар такой, что думал бочина в хлам у Сурфа Зеркало сложилось, стекло боковое все в воде от цветов.. или еще от чего-то она даже не смотрела вперед, просто бежала через дорогу.. выхожу из машины она начинает орать что я гоняю как бешаный, сбил ее и все такое и что мне пипец охреневаю, проверяю бочину, все целое, сажусь в машину и доезжаю до маркета. Там стоят мой друг с женой и ржут, вся ситуация у них на глазах... Эта барышня относит цветы в машину, возращается и начинает орать и требовать извинений. Я ваще от такой наглости чуть не опупел. Пришлось потребовать извинений от нее. Она отказалась, я, естественно тоже. Вот так бывает

Сегодня еду через перекресток Ленина-Пролетарская сверху, хочу повернуть на право, горит зеленый, на перекрестке пробка. Какая-то дура, тоже лет 35-ти на вид, на квадратном сафаре, сразу за поворотом на право, остановилась и собрала толпу за собой машин 8-10.. начинаем ее объезжать, думал поломка какая-то..... оказывается она по телефону говорит... млять.............

Я за ней же встрял, тока чуть дальше - у почтамта где таксисты в центре перекрестка кучкуются. Ее намерение там припарковаться блин стало понятно только когда она с машины вышла. Жесть. Да еще на мастодонте сафаре

oag, Redline, сразу возникает вопрос каким местом она этот сафарь получила? судя по поведению явно не благодаря мозгу

меня в такие моменты больше интересует кто таким дурам права дает...

oag,не факт что они вообще есть даже купленные

Из народного фольклёра. Услышано от водителя-работяги, как поговорка в неприятных ситуациях:

Лопнул фарфор четвертой свечи
Руки замерзли, хоть отдрочи
Ворона уселась на фару ЗИСа
Мыши еблись вокруг колеса

Навеяно темой про образование:



Дети 90-х - особенные люди. Необычные, нестандартные, непредсказуемые.

Они похожи на свое время, они закалены этим временем.

Наше детство было с отцами, которые жаловали капитализм и с матерями-бюджетницами, голосовавшими на выборах за КПРФ. Нам не прививали модной сейчас толерантности, нам не говорили, что промолчать лучше, чем сказать. Наше детство было нестабильным: день слёзы, день смех. день - рожки без масла, день - красная икра. Мы выросли на шансоне, который когда-то нами ненавиделся, а теперь он пахнет детством. На рейсовых автобусах из деревни до райцентра в 6 утра - они были тогда чуть ли не деинственными в области - эти пазики. На вкусных семечках и разливном пиве, за которым были вечные очереди. На областных санаториях, которые тогда ещё были бесплатными.
Мне страшно осознавать, что наше поколение историки предлагают вычеркнуть и поставить на нём крест. Они говорят, что дети 90-х - неблагополучное поколение. Потерянное. Он хотят это сделать за то время, которое воспитало нас такими... Что это было за время? Секс-революция? Смена настроений? Время протестов?
Нам насаждались эстрадные концерты по телевидению, до тошноты надоевших Варум, Королева, Киркоров - в расшитых костюмах, загоревшие... Им ведь было неплохо при Ельцине? А тогда было очень сложно найти альтернативу этой музыке. Но мы её нашли. Дети 90-х слушали "Руки вверх" - по крайней мере это было что-то максимально близкое к молодежи. "Ай-я-яй, девчонка!". А тогда оно и было "девчонка". Я до сих пор говорю "девчонка". А дети 2000-х говорят "лэйди". А следующие уже скажут "чикса"...

А у нас во дворах были пацаны, девчонки, джинсы-клёш. А сейчас: шишечка, плоская фигура, бесцветный лак, надменный взгляд, походка робота - вот такая сейчас девушка во вкусе. Тьфу. А девчонки 90-х - яркие, смелые, веселые.
Мы выросли. Тоже стали шаблоном западных лёгких течений. Но в тысячах гламурных посиделок продолжаем использовать слова "Ништяк", "понатуре". Ещё ведь в школе так привыкли говорить. Мы гламурны только внешне. А внутренне мы негламурны настолько, насколько нельзя назвать гламурными 90-е.
Нам и сейчас "не в падлу" сесть с пивом на лавочке или с водкой на даче. При всей нашей ухоженности.
А знаете... И в клубы нам, почему-то, особо не ходится. У нас ведь были тогда дискотеки, а не клубы. Там всё было по-другому )) Там медляки ждали.
А ещё я ярко помню появление первых иномарок и сыра "Хохланд" в треугольничках. ВАУ. Это было что-то...! Мама откладывала деньги со своей нищей учительской зарплаты на упаковку этого сыра. В то время, как отец на гребне беспредельческой волны пытался заработать много и сразу, но, как и многие тогда - прогорал. Или не прогорал. и тогда привозил такие деньги, от которых мама ночами не спала. А мне тогда покупали сразу джинсовый сарафан, велик и красивые канцтовары. А потом снова - крах - и снова в холодильнике одна банка варенья на неделю.
Дети 90-х приучены к футболу. Знаете почему? в 90-е не было таких зрелищ, как дом-2 или разные реалити-шоу. Тогда у молодежи не была забита башка фабриками звезд и романами Оли Бузовой. Тогда на общественном телевидении был один праздник - чемпионат России, Европы, мира по футболу. И мы смотрели. Мы на нём выросли.
В 90-е не было такой паранойи, как сейчас, с торговыми центрами, бутиками, распродажами. Люди не были больны нынешней болезнью "массового скупа", который красиво и завуалировано обозвали "шоппингом".
А была барахолка. Мы покупали дешево и сердито. и модно, как нам казалось.
Дети 90-х - удивительные люди. Они познали бедность и голод, и внезапное богатство. Они жили в стране, которую никто не мог понять - ни умом, ни разумом, ни сердцем.
Дети 90-х умеют сопротивляться и не бояться. Умеют ждать. И верить. Они грубые и резкие.
Дети 90-х родились в СССР. Поэтому не могли иначе.

про меня, блин, НИШТЯГ!

Спасибо, довольно интересно. Но я из детей 80-х. У нас все было по другому тогда в детстве.

про детей 80-х тоже было в подобном роде.. но не помню где, найду, обязательно скину..

а я вот даже и не знаю и 80-е застал и 90-х пожил
но улыбнуло, и навеяло ...
Джам давай про 80-е .... ))

Я - дитя 70-х ))) Хотя, можно сказать, что полностью - 80-х и немного 90-х, т.к. во времена краха СССР как раз заканчивала школу и в комсомолках походить не успела )))
Я помню тот самый кайф от треугольничков сыра Хохланд, пакетиков чая Пикник и батончика "Марс", поделенного мамой на 5 частей (по количеству членов семьи). А также помню шубу, накинутую папой маме на плечи, когда вся страна стояла в очереди за крупой и мылом. Были и взлеты и падения, и крошки в холодильнике, когда красную икру не на что было мазать, зато той самой икры было завались! И самый крутой велик, который купил мне папа лет в пятнадцать, когда у меня на уме уже были вовсе не велики, а папе так хотелось думать, что я еще ребенок.....

И вообще, мне нравятся виниловые пластинки и тоненькие синенькие пластиночки-вкладыши из модных тогда (почти гламурных) журналов. Надо купить деку под пластинки....

синие пластинки ваще тема!
а винила детского у меня было штук 20 пластинок!! а слушал я их на мегапроигрывателе.
радиола... радио + пластинкопроигрыватель
туева куча кнопочек и написаные всякие города на передней панеле. загадочная хрень такая.. крутишь верньер, чувствуешь себя мегарадистом=)))

Тыкс ... понастолгировал... ништяк... давайте тему переименуем тогда что ли?

Вроде немножко флудим, но чем наше "ностальжи" не шоферские байки? Проезжая мимо "мертвых" поселков каждый человек вспомнит "как это было" тогда, вспомнит детство или молодость, какие-то, пусть даже немного грустные истории, не все же хохмить с утра до ночи....

Элеонора, я не в том плане что нафлудили, хотя и это есть, но мы же по хорошему, так сказать в "теме" так что я например абсолютно без претензии на счет тему переименовать. чесна чесна

Если так как ты считаешь, тогда я тоже 70-х.
Че там у нас про детей 70-х есть почитать?


Встреча в 'Чайке'



1986 год. Лето. Кольский залив, побережье Баренцева моря. Трудовые будни Краснознамённого Северного флота. Окончание первого полугодия - соответственно сдача отчетов со всего побережья военными руководителями всевозможных рангов, званий, должностей.
Моему товарищу NN, успешно завершившему первое полугодие, суждено было 'убыть в очередной отпуск' через Североморск, сдав предварительно в штаб отчёт. Жена, которой на работе отпуск не дали, осталась дома. Товарищ, прибыв в 'столицу СФ' в пятницу, обнаружил, что отчёт никто до понедельника у него принимать не собирается. Было принято решение - завалиться на выходные к сокурснику НН, благо у того жена на выходные занята на работе. Дежурная медсестра, понимаешь, она у него в госпитале КСФ...
Поскольку 'два молодых и красивых' - да и в 'на воле, да в неволе', то решено было отправиться на улицу Советская, в ресторан 'Чайка', чтобы отметить встречу.
После 'второй' на душе потеплело, и она (душа) запросила тепла и ласки.
- Моя меня не совершенно не понимает, - тупо бубнил NN, яростно накручивая диск телефона. - Ну ничего, ничего, сейчас я тут одной позвоню, она с работы слиняет, я с ней познакомился пару месяцев назад, такая забавница, такая искусница... Аллё, аллё... Ой это ты... - похотливо зарокотал он в трубку... - Кто? А вот угадай с трех раз... Не... Не... Ну нет же... Ладно, ладно...))) 'Толстенного Активатора' помнишь??? ...Узнала??? Ну, привет...))))... А я тут на пару дней завис. Ну, ты как, замениться на работе не можешь?.. Можешь?.. Замечательно... Подруга приехала???... Одноклассница бывшая?.. (Гы-гы-гы... Привет выпускникам школы ?8 г.Североморска!!!). А как насчёт 'Чайки'? Вдвоём?.. Замечательно, а то вот у меня товарищ тут погибает, но не сдаётся... Гы-гы-гы... Через 40 минут?.. Ждём-с, ждём-с... Да, сразу на второй этаж, столик у нас уже занят... Ну, давай, я весь в нетерпении, до встречи...
- Учись, студент, - расплылся в самодовольной улыбке NN, повеся трубку. - Уже через 40 минут две фемины скрасят наше одиночество)))...
- Всё пропьём, но флот не опозорим!!! - согласился НН - ...Я тут быстренько к бабульке одной сгоняю, возьму парочку пузырьков, поскольку из-за этого придурка Горбачёва больше одной бутылки на стол не отпускают.
- Давай по-быстренькому. А я до твоего прихода этих 'подруженций' развлеку. Пропустив 'по-третей', друзья ненадолго расстались...
- ...Актива-а-а-т-ооор!!! - вывел NN из раздумий нежный голосок:Подружка стояла у столика, призывно покачивая бёдрами...
- Лидочка, Лидочка...)))) - засуетился NN...
- А где же подружка?
- Да в туалет заскочила, пёрышки почистит и сейчас подойдёт...
В следующее мгновение парочка так увлеклась словесным флиртом, что совершенно не заметила подрулившего к столу с двумя бутылками водки НН, который просто оцепенел, узнав в прибывшей "Лидочке"... Ну, правильно... Собственную жену...
Из состояния ступора его вывел визгливо-истеричный вопль:
- Сучка драная! С 7-го класса у меня мужиков уводишь!!! Всё никак привычки поменять не можешь ???!!!???...
...)))) По дикому стечению обстоятельств 'подруженция' оказалась женой NN, длинноного-грудастой Валечкой...))))
Детали последующей бойни я опускаю...

На 20-летии выпуска, ровно через 18 лет, 'бывшие друзья' вновь оказались за одним столиком... Перипетии 18-летней давности казались пустыми и никчемными. Погоны капитанов 1-го ранга украшали плечи каждого из них, медали и по парочке орденов мелодично позвякивали на кителях каждого:Не менее украшали столик и молодые жёны поседевших 'Нельсонов'... (как вы уже догадались - браки были повторными)... Рекой полилась водочка, задушевный разговор стал располагать к интиму и постельному юмору...
- А вот как мне рассказывала тётя Люда, - она сейчас, кстати, замужем за заметителем командующего Флотом, - напыщенно и многозначительно глядя в глаза жене второго 'Нахимова', произнесла жена одного из 'капрасов' (та при этом поглядела на погоны мужа и мечтательно закатила глаза) - Они в молодости со своей одноклассницей, тётей Валей, она мне, кстати, свадебное платье шила... Так вот в ресторане 'Чайка', в Североморске, они с тётей Валей попали в совершенно пикантную ситуацию...
Жена 'второго капраса', прикрывая рот ладошкой, блестя глазами, хихикала, внимая рассказу новоявленной подруги...
'Морские волки', ошарашенно смотрели друг другу в глаза, отвесив челюсти... У одного из них разливалась водка из рюмки на полпути ко рту, у второго кусок буженины застрял в глотке...
На их глазах рождалась ИСТОРИЯ ФЛОТА РОССИЙСКОГО...

мда.... народ.. про 90 написали классно.. я в 95 закончил школу...

и марс помню поделенный с бартом на кусочки... и пиво в маленькой банке - стоившее пол зарплаты школьника.. (мы тогда еще работали %и бешенные деньги иногда и очень частая безнадега...
оправились.. но это все не то...

а дольчики - дольчики на девочках ктонить помнит??? )))

Если бы не напомнил про дольчики, я бы точно не вспомнила, но было дело, нам казалось, что это дико красиво (чисто русское сочетание слов для усиления эффекта) и ужасно модно!
А еще мы плавили свинцовые "битки" из решеток, вынутых, кажется, из старых аккумуляторов, на костре в крышечках из под пива (все находилось тут же в кучах какого-то мусора), потом кидали "битки" на дальность или "чья сверху", но не на деньги, а на какой-то неведомый интерес. Может быть, с этого начинался следующий этап - догонялки )))

Дети 70-х (найдено в Интернет-блогах):
Да здравствуют дети 70-х ХХ века, в то время, когда еще не было чупа-упсов, а за счастье было, что мама купит раз в неделю «дунькину радость» за 90 коп кг, а всю мощь Родины, слова гимна которой мы знали с детства, а мотив еще раньше, нам в прямом эфире показывали 1 мая и 7 ноября, в то время, когда пионерский галстук, надев в 3-м классе гладили каждый день, потом только по воскресеньям, а потом и вовсе не гладили, в то время, когда из рекламы были только Сбербанк и Аэрофлот, а из сериалов «Петровка, 38» и «17 мгновений весны», а на море ездили почти все и не только евреи в бархатный сезон, в то время, когда ты, будучи у бабушки в деревне, проводил пальцем у соседской девчонки там, где нельзя, а она трогала у тебя, а у тебя еще даже не стоит, а местные парни пили самогон и носились на собранных из металлолома мотоциклах, катая тебя по вечерам, жутко матерясь, чему ты небезуспешно учился, в то время, когда портреты космонавтов и их безупречные биографии были во всех газетах, а 19 декабря все секретари обкомов и крайкомов стояли на ушах, потому как пили за здоровье новорожденного Генерального секретаря, а его кончину восприняли как похороны дальнего родственника, и в школе по этому поводу плакала секретарь комсомольской организации, как говорили на Малой Арнаутской «сколько будет стоить оркестр без покойника?», в то время когда стоматологи ставили бесплатные пломбы из некондеционного цемента, а они вылетали после третьего чиха, а у бабушки стоят железные зубы с 53-го и даже не ржавеют, в то время, когда ты, на спор с друзьями, смакуя, говоришь неприличные слова 10-тикласснице, а она, прыщавая, краснеет, вызывая неприличный смех твоих друзей, а слова имели свои первоначальные значения, «конец» мы видели лишь по окончанию фильма, «трахнуть» можно было кого-нибудь в лоб, а «сосать» можно было только леденец, в то время, когда школьники еще слушались учителей и ходили без мобильников, а наша доблестная милиция гоняла по углам бабулек, торгующих тремя огурцами со своего огорода, а тебе не хотелось идти домой из-за двойки по русскому языку, в то время, когда ты, найдя рубль покупал 3 дюшеса и еще оставалось 10 коп сдачи, а увеличительным стеклом выжигали свое имя на столбах и запах мандаринов означал, что через два дня Новый год, в то время, когда сгущенку можно было достать, если у тебя родственники геологи или завпродскладом, а фотографии с телевизором были черно-белые, и капитализм неумолимо загнивал, а наши прабабушки умели готовить сальтисон, какое счастливое было детство!

А вот еще ссылочка: Детям 60-х - 70-х - 80-х посвящается: http://www.ellf.ru/nem/60-70-80

В РЭО ГАИ идет выдача документов на зарегистрированные автомобили.
Куча народа. Паспортистка по фамилиям вызываетс частливых обладателей железных коней и вручает документы и номера.
К окошку протискивается без очереди вояка в звании майор, и начинает перелистывать журнал в поисках своей фамилии.
Паспортистка: Мужчина вы почему без очереди?
Майор: Я не мужчина а майор.
Паспотристка ехидно: Майор, и уже не мужчина?
Результат: Народ дружно хохочет, особенно женщины.
Майор покраснев так и не получив документы, быстро покидает фойе.


Сдача экзаменов по вождению в г.Магадане.
За руль автомобиля садится девушка.
Регулирует под себя сидение, зеркало заднего вида, а затем прихорашивается перед ним.
Снимает с крепления защелку ремня безопасности, оборачивает ремень вокруг шеи, после
чего окончательно пристегиваеься им. Гаишник недоуменно смотрин на нее и спрашивает:
Что вы делаете, разве можно так?
Девушка: Вы знаете, а мне так удобно..............

Куба

Историю эту рассказываю со слов очень хорошего знакомого, которому
рассказал друг последнего, мало того что рассказал, так был и
непосредственным участником.
Итак. Еще был СССР. Советский вертолетоносец пришел на Кубу
(вертолетоносец - корабль типа авианосца, только вместо самолетов -
вертолеты). Автор служил там начхимом (или позже он служил начхимом -
а на этом корабле не помню кем).
Экипаж построен на палубе. Приехали уважаемые гости (посол,
дип. работники и Фидель Кастро собственной персоной). Небольшие речи
и торжественные мероприятия, после чего все уезжают. В том числе и
капитан, помощники и т.д. Начхима оставляют старшим и как бы между
прочим говорят, что вечером приедут жены послов и дип. работников,
поэтому не напивайся, а проведи экскурсию, что можно покажи, что нельзя -
на ушко под строжайшим секретом.
Однако делать целый день было практически нечего и начхим не
утруждал себя точным выполнением священной клятвы: Не пить! К прибытию
делегации жен он был уже в нормальном состоянии. Отпустив
офицеров-летчиков на берег, нарядил салаг-матросов в оранжевые
комбинезоны у вертолетов и начал экскурсию.
Показывал, рассказывал, что-то вслух, что-то почти шепотом -
дескать военная тайна. Вдруг одна барышня возьми да спроси: А сколько
у вас вертолетов на корабле?
Вопрос поставил в тупик. Что-то пробурчав про военную тайну,
начхима вдруг осенило, говорит: "Ну вообще-то много. Ведь они в том
числе на корабле и для чего нужны? Для того, чтобы в случае чего они на
тросах могли корабль поднять и перенести через небольшой участок суши
или мель. Или для того, чтобы существенно увеличивать скорость корабля,
таща его за собой тросами". Сказал, да и забыл, слушатели молча покивали
головами и разъехались. А среди жен была и жена тогдашнего посла на Кубе
Катушева (или Катышева), точно фамилию не помню.
Вечером начхим добавил еще и залег спать.
На следующее утро его вызвал к себе капитан. Накануне тот изрядно
набрался в местных заведениях, но и сегодня утром сидел уже пьяный.
Начхим с нетвердым пониманием происходящего (вчерашний алкоголь сыграл
свое дело на 40 градусной жаре) поднялся в каюту капитана. Капитан -
повторюсь, несмотря на столь ранний час был пьян, сидел в шортах и
единственной фразой, которой он встретил начхима была: "Ты что вчера
на3,14здел?" Для убедительности он повторил этот вопрос три раза с усилением
ноток гнева с каждым последующим.
Начхим честно сказал, что почти не помнит, а также поинтересовался,
а что, собственно говоря, произошло? Командир сказал, что к нему с утра
приехал посол Катушев и попросил устроить показательный полет корабля на
вертолетах над Гаваной, так сказать для демонстрации мощи советского
флота. Начхиму поплохело и стало весело одновременно и он спросил, что
же нам всем делать? Капитан же, пригубив очередную порцию крепкого
напитка, отрезал: "Иди отсюда, и чтобы больше свой поганый рот
использовал только для принятия пищи. Я уже отмазался, сказал, что после
такого длительного перехода у нас дно обросло ракушками и зрелище будет
неэстетичное". На том и расстались.
Начхим, придя в каюту, долго не мог успокоить свой смех, который
каждым движением отдавался во все еще больной голове.
Вот такие у нас были политические деятели, которые всерьез думали о
таком превосходстве СССР в воздухе, на море и суше.

про вертолетоносец переносимый перевозимыми им вертолетами = это круто
еще мне стихотворение понравилось в подписи... особенно проникновенно очень вот это "..2247"!!!

СВЯТОЙ ЗАПАСА

Он появился внезапно. Еще вчера, когда корабль возвратился из похода, его не было. А сегодня он уже стоял с нами в строю на подъеме Флага одетый по-щегольски в ни с чем не сравнимые шинель и фуражку ' калиниградского кроя', белоснежное кашне, со взглядом честнейшего Херувима и славнейшего Серафима. Ангел, но явно не из плавсостава…
- Так, буиные хари! - обратился к нам Сан Владимыч, оставив офицеров своей службы на юте для представления вновь 'явившегося'. - Литинант….прикомандирован к нашей банде. Прошу жаловать - любить не обязательно! Р-разойдись! Замам прибыть в мою каюту.
В каюте Сан Владимыч нас огорошил: 'Осторожнее с этим летехой. 'Косарь' он. Пинали из части в часть с самой Камчатки и вот допинали до нас! Он там год отказывался получать деньги, прося замполита перевести его получку в Фонд Защиты Мира. Письма писал вплоть до Министра Обороны! Так ему эти деньги вставили плашмя и бросили к нам на бригаду для перевоспитания. Пусть кэп с замом его воспитывают! Серьезных поручений ему не давать; держаться миролюбиво, но на расстоянии. Может он действительно псих?!
Но прошло всего три дня, и святая вера человеческая преодолела, как преодолевает она страх перед неизвестным, предубеждение и недоверие, сказав: 'Нормальный парень. Взгляд странноват…да, все мы странноватые.'
Внушительных размеров 'новоявленный' офицер показывал пример во всем: его белоснежная рубашка (кремовые он не носил), выглаженные брюки и тужурка, комсомольский значок на груди выглядели 'мечтой ОУСа и политотдела' на фоне наших засаленных кителей и пузырящихся клешей, его готовность получить любое распоряжение и поручение впечатляла, так как в первые дни их выполнение не проверялось. Когда проверили - ахнули!
Лейтенанту приказали отвезти провинившегося матроса на гауптвахту. Он сказал 'Есть!' и отвел матроса в ближайший кабак, где оба успешно и надрались, проснувшись на нарах в месте назначения. Приказ был выполнен!
Получив десять суток 'кичи', наш герой умудрился перепоить караул в первый вечер и делал это все последующие девять дней, проводя ночи не на 'вертолете', а в теплой постели своей подружки. Узнавший об этом комендант, вызвал старпома корабля. Старпом предложил добавить лейтенанту еще десять, но комендант 'уговорил' его забрать лейтенанта 'домой' или 'товарищ капитан 2 ранга' сам сядет на неделю'.
На корабле за него взялся командир - наш 'великий воспитатель', ибо замполит сразу понял, взглянув в голубые глаза лейтенанта, что тот - скрытая, но явная угроза для его перевода в политуправление. В ответ на 'задушевные' беседы кэпа 'проказник' начал создавать 'Комитет защиты прав личного состава', пропадая весь рабочий день в низах и 'квася' с матросами. Кто финансировал? А Фонд Защиты Мира и финансировал, отказавшись от его годовых пожертвований! Пьянка шла - Сорос отдыхает: дежурные по кораблю теперь спускались в низы только с пистолетом в руках.
Кэп терпел неделю, потом вызвал 'председателя Комитета' и предложил джентльменское соглашение: ' Я тебя впредь в упор не вижу, гад! Сиди в каюте и не высовывайся, а то за борт выкину!'. Лейтенант приказ 'понял'…
Он прочно сел в каюте, выходя из нее только в ночное время. Мы не видели его месяц и были счастливы! Но через месяц о нем вспомнил начальник политотдела, прибывший лично проверить результаты 'перевоспитания' заблудшего и заодно узнать - не желает ли лейтенант написать рапорт о своем увольнении в запас. Ха, надо ему это было?! Надо!…, но не сейчас, так как ждал 'косарь' момента, когда о нем узнает весь Флот и скажет голосом КомФлота: 'Па-а-ашел он …на Запад!'.
- Тук - тук…бум - бум…бам - бам - бам - затряслась дверь каюты от ударов кулаков 'настоящего коммуниста, вопящего: 'Та-арищ литина-ант! Открыть дверь!'.
Замок щелкнул, дверь открылась и кулак начпо…застыл в воздухе - на него голубыми всепрощающими глазами смотрели два Христа: один с иконы в углу каюты, другой - лично…во плоти! Сама каюта была переоборудована в алтарь, служил за которым лейтенант - Сын …Отца…нашего Главного… Он по - прежнему был одет в наглаженную форму офицера Флота, но имел вьющиеся волосы до плеч, изрядную бороденку и крест на груди поверх галстука. Комсомольский значок покоился на своем обычном месте. И главное! - глаза, пронзительные всепрощающие глаза!
- Вы, что? - промямлил главный коммунист. - Вы зачем?
В ответ донеслось: 'Слова, которые говорю Я вам - суть дух и жизнь! Уже не я живу, но живет во мне Бог наш'.
- А почему носки красные? - начал сходить с ума начпо.
- Смирись в своей гордыне! - ответил 'Святой'. - Ибо сам ты одет в неуставные ботинки!
И хлопнул дверью перед носом капраза. Начпо сдуло, но его визг обогнал тело.
Следующим на 'исповедь' занял очередь комбриг, выслушавший лекцию о мире во Святом Духе и радости зрящих красоту лица Господня. Узря, комбриг был отправлен в госпиталь лечить 'рану сердечную'. Вылечившись, ушел в капитаны - наставники. Так его проняло!
А 'Святого' после этого уволили в недельный срок. Тогда! в середине 80-х! Чудны деяния твои, Господи!

C пасхой православные!

седня по вестям показывали как на подвесе вертолета тащили самолет ту-114 вроде для питерских мчсников

Верховный в блиндаже

Встретить на войне доброго знакомого, с которым однажды развела судьба, приходилось не так уж часто. И событие это было радостное.
Поэтому рассказчик (тогда – Майор-артиллерист), едва узнав, что по соседству с его только что прибывшим подразделением дислоцируется парашютный батальон, которым командует давний друг (далее попросту – Комбат), немедленно туда отправился, едва выдалась подходящая минутка.
Обнялись, вопя что-то радостное, и Комбат немедленно потащил Майора к себе. Обитал он в роскошно обустроенном блиндаже, оставшемся от немцев.
Естественно, стол. Все, что можно раздобыть на войне в смысле выпить и закусить, в том числе французский коньячок из немецких опять же запасов (дело происходило в сорок пятом, в Польше). Сначала, как водится, перебрали общие воспоминания, потом рассказали друг другу, что с ними бывало за то время, пока не виделись.
В конце концов в беседе наступило некоторое затишье.
Майор своего военного приятеля знал хорошо.
И заранее мог предсказать, что будет следующим номером программы. Комбат, дело такое, обожал хвастать. Не «прихвастнуть» подобно Мюнхаузену, а именно хвастаться чуточку по-детски некими реальными вещами или случившимися с ним событиями.
Награды говорили сами за себя, не было нужды лишний раз в них тыкать пальцем. В полном соответствии с ожиданиями Майора Комбат сначала продемонстрировал шикарно отделанный короткоствольный «Вальтер», доставшийся ему от какого-то эсэсовского чина, а также кольцо с «мертвой головой», принадлежавшее тому же деятелю. Показал роскошную генеральскую шпагу, взятую в качестве трофея, когда батальон внезапно обрушился на немецкие позиции и наворотил там славных дел. Под каким-то пустяковым предлогом вызвал в блиндаж санинструктора женского пола, писаную красавицу, поинтересовался чем-то незначительным и отпустил – а потом, как и следовало ожидать, с деланно безразличным видом объявил, что это – его нынешняя и постоянная, между прочим, насчет нее есть мысли касательно мирного времени, когда вся эта похабень закончится. Должна же она когда-нибудь кончиться?
После чего наступила пауза. Майор подумал было, что старый приятель исчерпал репертуар, и хвастаться вроде бы больше нечем. Но все, что было, оказалось лишь прелюдией… Понизив голос, самым загадочным тоном, с азартным и нетерпеливым видом человека, которого прямо-таки распирает, Комбат сообщил:
– А сейчас я тебе ординарца продемонстрирую. Уникум, право слово. Такого ординарца, вот честное слово, не соврать, у иного маршала не сыщешь…
Выпито было уже немало, и Майор в тон ему поинтересовался: не идет ли снова речь о какой-нибудь особенно сногсшибательной красотке?
Расхохотавшись, как сказочный злодей, Комбат заявил, что его в корне неправильно поняли. Он, конечно, всегда был не промах насчет прекрасного пола, но, с другой стороны, он все же не турецкий паша и гаремов заводить не намерен. Еще и по той причине, что турецкие нравы к нашей суровой действительности не имеют никакого отношения, не проникся ими славянский народ. И, если приближенных красоток будет две, они, пожалуй, очень скоро порастреплют друг другу роскошные косы.
Уникальность ординарца, сказал он заговорщицким шепотом, кое в чем другом… И, высунувшись из блиндажа, велел громким командным голосом, чтобы безотлагательно покликали…
Майор не запомнил фамилии. Мог лишь сказать, что она была длинная и заковыристая, то ли туркменская, то ли свойственная какому-то из обитавших неподалеку от туркмен народов. Тулипбергенов, Талыхайбергенов, Худойбергенов…
Какой-то «бергенов», в общем. Именно так ради ясности и краткости Майор его далее и именовал в своем рассказе – Бергенов.
Очень быстро пришел Бергенов – худой темноглазый парень, смуглый, как цыган, какой-то поджарый. Отнюдь не раскосый. Майор это особенно подчеркивал. Не из тех, кого именуют «узкоглазыми».
Охваченный нешуточным, почти детским возбуждением, Комбат принялся рассуждать вслух:
– Что бы тебе этакое показать… Бергенов!
А продемонстрируй-ка: моему героическому другу, как мыши маршируют!
Бергенов молча кивнул и уселся в уголке. Он был очень спокойный, бесстрастный – должно быть, судя по его философской отрешенности, ему далеко не впервые приходилось показывать что-то комбатовым гостям.
– Сиди тихонечко, – зашептал Комбат другу. – Сейчас тебе будет зрелище…
Майор не слышал, чтобы Бергенов что-то говорил вслух – только губы двигались. Загадочный ординарец едва пошевеливал лежавшими на коленях пальцами – будто на пианино играл, пришло в голову Майору сравнение (сам он немного играть как раз умел).
Большая, старинная керосиновая лампа давала достаточно света. И Майор очень быстро увидел, как изо всех углов на середину блиндажа катятся какие-то серые комочки.
Мыши в немалом количестве – штук тридцать, не меньше.
Они стягивались на середину, совершенно не боясь людей – и, что самое удивительное, на глазах выстраивались в колонну по четыре, и эта колонна в безукоризненном порядке, словно обученные солдаты на смотру, знатоки строевой подготовки, просеменила из конца в конец. Оказавшись перед аккуратной бревенчатой стенкой, мышиные ряды столь же безукоризненно выполнили поворот кругом, так что самые последние оказались самыми первыми, а самые первые, соответственно, последними. Колонна вновь, с извечной мышиной бесшумностью, прошла на середину, выполнила маневр «ряды вздвой», выписала по обширному пустому пространству безукоризненную восьмерку, выстроилась в каре (фигура построения, давным-давно исчезнувшая из уставов не только Советского Союза, но и всех прочих держав).
У Майора прямо-таки челюсть отвалилась. Он читал в свое время детям книжки Дурова, сам однажды прикормил в блиндаже мыша – но тот мыш ничего подобного не умел, он лишь, не боясь, вылезал на стол, брал кусочки из рук и тут же лопал…
Ему понемногу стало приходить в голову, что таких вот чудес дрессировки попросту не бывает. Это уже не дрессировка, а что-то другое, и называть такое зрелище надо как-то иначе… Он только не знал – как.
Комбат, довольный произведенным на гостя эффектом, захохотал от всей души, оглушительно хлопая себя по коленке, и это словно разрушило некие чары – мышиное каре вмиг рассыпалось, серые зверушки, превратившись опять в скопище неразумных тварей, очумело рассыпались по всем углам, попрятались, пропали с глаз…
- Вот такой у меня ординарец, – сказал Комбат гордо. – Говорю тебе, не у всякого маршала сыщешь… Видал, что умеет? Мыши – это так, для затравки… Бергенов, покажем отца?
Вот тут Бергенов впервые проявил некоторые признаки беспокойства. Однако Комбат заверил его, что друга своего знает давно и всецело за него ручается: не заложит, и бояться нечего…
Потом откровенно прикрикнул. Помявшись, Бергенов кивнул с унылым видом.
– Пошли-ка, – сказал Комбат, энергично вытаскивая гостя из-за стола. – На улице постоим.
Так оно будет эффектнее. Театральнее. Точно тебе говорю…
На улице было прохладно – польский январь ничуть не походил на сибирский, но все же было около нуля, дул промозглый ветерок с порывами мокрого снега, и в одной гимнастерке было зябко. Впрочем, замерзнуть по-настоящему Майор не успел – Комбат, четко давая отмашку рукой, вслух сосчитал до десяти и, хихикая, толкнул гостя в спину:
– Ну, шагай… Только держись за воздух…
Он так хихикал и фыркал, что дело было определенно нечисто, попахивало каким-то особо изощренным розыгрышем. Но чего прикажете бояться, находясь в тылу, в компании старого друга, своего же офицера? Майор, изрядно подогретый к тому же французской живительной влагой, браво спустился в блиндаж по аккуратной деревянной лесенке, слаженной с немецкой аккуратностью – ни одна ступенечка под ногой не скрипнула, ни одна стойка не покосилась…
Сидящий за столом встал и повернулся к нему.
Вот тут у Майора, по его собственному признанию, в зобу дыханье сперло.
Потому что Бергенова нигде не было видно – а к Майору, бесшумно ступая, подходил великий вождь и учитель, Верховный главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин.
В точности такой, как на портретах – в кителе с маршальскими погонами и одинокой звездочкой Героя Социалистического Труда на груди, с аккуратно зачесанными седоватыми волосами и неповторимым взглядом, с трубочкой в руке.
Майор остолбенел, машинально приняв стойку «смирно», прижимая руки по швам так, что стало больно ладоням. Хмель моментально вылетел из головы, она стала ясной, как стеклышко – но мысли прыгали в совершеннейшем сумбуре. Умом Майор понимал, что это просто-напросто очередное наваждение, колдовство, морок – но ничего не мог с собой поделать, застыл оловянным солдатиком, потому что перед ним стоял товарищ Сталин собственной персоной, как две капли воды схожий с портретами.
– Рад вас видэть, товарищ Майор, – сказал Верховный, улыбаясь в усы. – Как успэхи в боевой и полытыческой подготовки?
– С… стараемся, товарищ Сталин… – только и смог выдавить из себя Майор, стоя навытяжку.
– Нэплохо, – сказал Верховный, легонько коснувшись гимнастерки Майора черенком знакомой всему человечеству трубки. – А водку нэ пьете? По бабам нэ гуляете? В молодости можно, если это нэ врэдит дэлу…
Майор, уже совершенно трезвехонький, чувствовал, как по спине у него ползут ручеечки пота. Все это с ним происходило не во сне, а наяву.
– Ну ладно, можетэ идты, – смилостивился Верховный, уже откровенно улыбаясь. – Крюгом…
Майор плохо помнил, как он, безукоризненно выполнив поворот через плечо – и не помнил, через которое – вывалился из блиндажа под ночное небо, под ветер и мокрый снежок. И уже не чувствовал ни холода, ни падавших на непокрытый голову то ли снежинок, то ли капель.
А Комбат самозабвенно хохотал, повторяя:
– Ну, видел бы ты себя! Лица нет! Пошли, простудишься… Не лето.
Схватил покорного Майора за локоть и насильно втащил в блиндаж, где уже не было никакого Верховного, один лишь Бергенов стоял у стола.
И шустро испарился по жесту Комбата.
Тот усадил гостя, налил ему полную стопку.
Майор выпил, как воду, но его не взяло.
– Как это? – спросил он потрясение.
– Я ж тебе говорю, – сказал Комбат, ухмыляясь широко и беззаботно. – Ординарец у меня – уникум. Видал, чего умеет? У него вся семейка такая, это у них от дедов-прадедов… Хочешь, он тебе всамделишного Жукова изобразит? Или артистку Серову? Да ты не стесняйся, заказывай, кого хочешь, он кого угодно может…
Майор выпил еще – и только тут стало понемногу забирать. Он долго еще хмыкал, крутил головой, пару раз оглянулся на дверь.
– А ты, вообще, молоток, – сказал Комбат одобрительно. – У меня тут один из блиндажа после отца бомбой вылетел, глаза дурные, летит, не разбирая дороги. Я его и догнал-то не сразу, пришлось бутылку влить, чтобы успокоить…
– Как это? – повторил Майор.
– Говорю тебе – азиатское колдовство, – разъяснил Комбат авторитетно, с видом специалиста. – Наваждение наводить. Он рассказывал, у него отец в гражданскую именно таким вот образом увильнул от неминучей смертушки. Он был красный и, когда его где-то там подловили басмачи, прикинулся ихним самым главным курбаши…
Они поверили. Так и ушел…
– Ты смотри, – предостерегающе сказал Майор. – Такими, знаешь, вещами шутить…
Комбат прищурился:
– А кто настучит? Ты, что ли?
– Я-то не настучу, – сказал Майор. – Только мало ли… мир не без добрых людей. За такие вещи…
– За какие? – все так же беззаботно ухмылялся Комбат. – Ты себе только представь сигнальчик:
«Командир батальона Имярек и его ординарец Бергенов с помощью азиатского колдовства вызывают у себя в блиндаже образ товарища Сталина, иллюзион, имеющий полное сходство с настоящим…» А? Да за такой сигнал этого «сигналиста» самого увезут если не на губу, то уж точно в дурдом… – и он азартно блеснул глазами. – Воздушный десант так просто не возьмешь, не пугай ежа голой задницей…
В том, что он говорил, безусловно был резон, но Майор чувствовал себя прескверно после этакой встряски. Дальнейший разговор как-то не клеился, пилось плохо, и он распрощался при первой же возможности, сославшись на неотложные служебные обязанности.
Вскоре началось наступление, огромные массы войска пришли в движение, самым причудливым образом перемешиваясь и перемещаясь, и Майор уже больше никогда не встречал ни Комбата, ни его ординарца Бергенова. Но Верховного в блиндаже запомнил на всю жизнь – и голову готов был прозакладывать, что это наваждение однажды случилось с ним наяву…

Александр Бушков

Дольчики - чертовски хороши!




Блин, как все точно написано.. все это у меня было.. от начала до конца

Когда дочка была маленькая, она однажды напросилась со мной на охоту.
Рано утром, еще затемно, пошли с ней к реке.
- Папуль! Так темно! Мне страшно!
«А чтоб тебе!», - подумал я, а вслух сказал: «Ничего, доченька, скоро
рассветет. Шагай быстрей, а то утки все улетят».
Она была сонная, и ноги у нее заплетались.
«А чтоб тебе!», - подумал я и посадил дочку себе на шею, подвинув
увесистый рюкзак. Вес взят.
На берегу я ссадил ее и стал доставать из чехла ружье.
«Пап, мне холодно!», - поежилась дочка.
«А чтоб тебе!», - подумал я, снял с себя куртку и стал укутывать дочку
поплотней. Да, холодок-то теперь почувствовался.
«Папик, я кушать хочу», - тут же заявила эта пигалица.
«А чтоб тебе!», - подумал я и стал вынимать из рюкзака бутерброды и
термос.
В это время, слышу, над головой характерный свист. Стая уток пронеслась.
«А чтоб тебе!», - подумал я и с тоской поглядел им вслед.
Дочка начала было жевать бутерброд, но уронила его.
«А чтоб тебе!», - подумал я, поднял бутерброд, отряхнул от травы и дал
ей.
«Он грязный!», - резонно заметила она.
«А чтоб тебе!», - подумал я, но, сохраняя терпение, вытащил из пакета
кусок колбасы.
«Не хочу колбасу», - обиженно заявила эта вредина.
«А чтоб тебе!», - подумал я и сунул ей яблоко.
Она начала хрустеть и чавкать.
В это время вижу – летят… Приготовился, вскинул ружье. И тут она дергает
меня за рукав: «Пап, я писать хочу».
А чтоб тебе! Все равно стреляю. Бабах!... Мимо! Вот невезуха!
И тут слышу тихоненькое поскуливание. Смотрю, малышка стоит, испуганно
заткнув уши. Колготки мокрые. Это она так отреагировала, когда
бабахнуло. А переодеть-то её не во что. Запасных колготок нет.
«А чтоб тебе!», - в сердцах воскликнул я вслух. Сложил ружье, засунул в
чехол, собрал рюкзак и, мысленно чертыхаясь, потопал с дочкой домой.
Когда вернулись, она переоделась в сухие колготки и крепко меня обняла:
«Папочка, я тебя так люблю!...». И я почувствовал, что возьму ее с
собой снова.

http://proza.ru/2009/04/18/297

Быль о машине-невидимке

Это случилось в середине лета 1977-го года.

Лето это памятно, в первую очередь, даже не своими странностями, о которых рассказано ниже, а тем, что именно тогда в Красноярском крае из магазинов начисто исчез шоколад. К этому привыкли не сразу, вот это выглядело по-настоящему странно, долгие годы шоколада в магазинах было хоть завались, и вдруг он исчез в одночасье, сначала показалось, это ненадолго, но выяснилось – лет на десять.

Ладно, не будем отвлекаться. Наш отряд тогда, как говорят в геологии, стоял на крохотной таежной речушке, у склона огромной и пологой, километров десять в диаметре, сопки, сплошь заросшей лесом. По другую сторону сопки – деревня.

Из деревни к лагерю вокруг сопки вели две дороги, с высоты птичьего полета, надо полагать, смотревшиеся огромными полукружьями. Дорога с правой стороны сопки и дорога с левой. По какой из двух ни пойдешь от лагеря – придешь в деревню. По какой ни пойдешь от деревни… Ну, соответственно.

Место это, как в первый же день выяснилось, было медвежьей территорией. Медведь – зверь оседлый, отгораживает себе строго определенную территорию и, подобно средневековому феодалу, считает ее своим законным и неотъемлемым владением. Другим медведям внутрь отмеченных границ заходить категорически не рекомендуется – иначе хозяин постарается пустить их клочками по закоулочкам. Людям гораздо проще. Сытый и здоровый медведь никогда не трогает без особой нужды ни людей, ни домашнюю скотину, если люди соблюдают несложные правила.

Позже выяснилось, что здешний топтыгин был не просто феодалом, а наследственным хозяином.

Поколении, кажется, в четвертом. И прадедушка его, и дедушка и папаша (а может, прабабушка, бабушка и мамаша, в такие тонкости никто не вдавался) обитали в этих самых местах с довоенных времен. С деревенскими медведь поддерживал своего рода нейтралитет: в селе он не пакостничал, коров, во множестве шлявшихся по тайге, никогда не трогал, а деревенские, в свою очередь, воздерживались от актов вооруженной агрессии по отношению к династии топтыгиных.

Городские охотники в те времена туда не добирались. Так что всем было удобно, всем было хорошо, и людям, и косолапому.

В первый день, когда мы только прибыли и разбили палатки, мишка, естественно, возмутился в точности так, как вознегодовал бы какой-нибудь мелкий барон, узнавши, что неподалеку от стен его родового замка устроила табор неведомо откуда нагрянувшая цыганская орда. Битых трое суток «хозяин тайги» бродил где-то по вершине сопки и орал средь бела дня, что твой Змей Горыныч – пугал и выпроваживал, авось да уберемся. Рычанье и рявканье, надо сказать, впечатляло – сильнее медвежьего рявканья по психологическому воздействию только, пожалуй, вопли рыси в ночной тайге.

И тем не менее отряд и не подумал менять дислокацию. Мы прибыли туда месяца на три, не меньше, нам предстояло вдумчиво и скрупулезно провести электроразведку именно на этом участке. Рабочие планы подразделений министерства геологии испокон веков составлялись без учета медвежьих эмоций…

За три дня медведь кое к чему присмотрелся.

Определенно сообразил, что ни у кого из непрошеных гостей нет ружей и, судя по поведению, охотиться они не собираются вовсе (такие вещи косолапый понимает прекрасно). И не мог не отметить также, что двуногие регулярно ходят по своим, строго определенным маршрутам. И не мог не сделать вывод: люди прибыли по каким-то своим делам, с его делами не пересекающимся вовсе.

В том, что медведь рассуждал именно так, убеждают последующие события. На четвертый день медвежьи обиженные вопли уже не раздались, и все три с лишним месяца, что мы прожили у речушки, мишка вообще не дал о себе знать. Никуда он не ушел, конечно – просто не давал более о себе знать ни ревом, ни следами. Сосуществовал с нами настолько незаметно, что, если не знать о нем заранее, можно было подумать, будто его там и нет.

Ну, это лирика… Итак, мы стояли на речушке.

Два-три деревянных барака, оставшихся от каких-то предшественников, полдюжины палаток, пять-шесть молодых специалистов обоего пола с новехонькими дипломами о высшем и среднем специальном образовании, да два десятка работяг, сиречь нас. В общем, именно этот лагерь описан в романе «Охота на пиранью» – примерно так он, заброшенный нами по окончании работ, должен был выглядеть.

Пора о необыкновенном. Так вот… В тайге, надобно вам знать, скучновато, если ты не шатаешься по ней идиотом-туристом, а обосновался на все лето работать от зари и дотемна. Небольшая прогалина, примыкающая к речушке, а вокруг – сплошная стена тайги. Ближайшая цивилизация в виде деревеньки – в пяти километрах. Скука.

Любому мизерному развлечению будешь рад. Поэтому, когда время от времени, пару раз в неделю, из областного центра приезжала наша машина, весь народ, заслышав на дороге урчание мотора, живенько вылезал из палаток и бараков.

Вот и тогда – вылезли. Столпились. Узкая дорога в одну раздолбанную колею, где с трудом протиснется одна-единственная машина, да и то задевая бортами кузова за ветки, просматривалась метров на сто, а далее резко поворачивала вправо, так что полагаться приходилось исключительно на слух. И все двадцать пять человек прекрасно слышали, как совсем близко надрывается мотор, как скрежещут шестерни в ветхой коробке передач. Совсем близко раздавались эти звуки, под самым носом, за поворотом. Вот-вот появится машина…

Она так и не появилась. Более того, мотор вдруг замолчал и больше уже не работал. Воцарилась неописуемая таежная тишина. Полагая, что наш старенький ГАЗ-51 накрылся медным тазом буквально в паре сотен метров от лагеря – а иного логического вывода на основании того, что мотор сначала работал, а потом умолк, и нельзя было сделать – самые нетерпеливые бодрым шагом двинули навстречу.

И не обнаружили за поворотом никакой машины. Более того, не обнаружили ее вообще. Недоуменно матерясь, прошагали в сторону деревни еще не менее километра – на никакой машины не обнаружили.

Она так и не появилась в тот день. Прибыла только через сутки. Такие дела. Повторяю: обе дороги, что правая, что левая, соединявшие деревню с лагерем, представляли собой стиснутые тайгой колеи без каких бы то ни было ответвлений, поворотов, съездов и обочин. Едва-едва протиснуться одной машине. Выехав из деревни, можно попасть исключительно в лагерь. Выехав из лагеря, можно попасть исключительно в деревню.

Развернуться на этой колее было физически невозможно – для любой мирной гражданской машины, я имею в виду. Только танк способен был там развернуться, снеся пару дюжин деревьев…

Естественно, имела место некоторая оторопь.

Ведь, с одной стороны, чуть ли не три десятка человек прекрасно слышали, как совсем рядом, ну, метрах в двухстах самое дальнее, завывает изношенным мотором старенькая машина, переваливаясь по буграм и колдобинам. С другой стороны – те, кто пошел на звук, не обнаружили вблизи каких бы то ни было транспортных средств с двигателем внутреннего сгорания… Ясен ребус?

И ведь дня через два все это в точности повторилось, вновь повергнув весь отряд в злое, тягостное недоумение. Снова близенько, вот туточки, за поворотом шумит мотор, скрежещут передачи, тужится потрепанная машинешка, пытаясь одолеть колдобины и рытвины, вот-вот покажется из-за поворота… а вот вам шиш! В один прекрасный момент звук мотора умолкает, словно повернули некий выключатель, и ни звука более не слышно. До следующего раза. Невидимая машина с завидным постоянством стремится к лагерю и, не доехав до него пары сотен метров, исчезает неведомо куда…

Бога ради, только не надо логических, рациональных, материалистических объяснений! Их попросту нет, понимаете? Версию о том, что это попросту долетал до нас шум мотора ездивших где-то поблизости машин, отмели почти сразу же.

Потому что «поблизости» не было ни машин, ни дороги с оживленным движением. До деревни, повторяю еще раз, было километров пять – и еще километрах в восьми далее располагалась самая оживленная ближайшая трасса…

Мы ведь очень быстро, осатанев от этих мистических непонятностей, выкроили время и принялись экспериментировать – при полном попустительстве начальства, которому самому было интересно. Благо наш шофер, с настоящей машины, оставшись ночевать в лагере и на следующий день обеими ушами слушавший «невидимку», своими ногами отмахав с километр дороженьки, всецело проникся ситуацией…

В общем, шофер ездил, а мы слушали. Экспериментальным, сиречь строго научным путем было установлено: а) шум мотора настоящей машины слышен в лагере исключительно тогда, когда она находится не далее чем в трехстах метрах от лагеря; б) если отъехать дальше, мотора в лагере не слышно; в) шум моторов других, посторонних, далеко проезжающих машин до лагеря попросту не доносится.

Итак, путем строгого эксперимента…

А «невидимка», сволочь такая, продолжала мотать нервы. Если не каждый вечер, то уж через пару дней на третий – это как закон. Возможно, кому-то это и смешно читать, не спорю, никаких привидений с синими рожами, никаких оборотней, леших…

Но нам тогда, честное слово, было не до смеха. Мы попросту злились. Однажды, когда раздался поблизости шум мотора – ну метрах в двухстах, не дальше, как обычно! – наш шофер, тоже изрядно осерчав, вскочил в свой раздолбанный «газон» и помчал навстречу «невидимке» со всей скоростью, какую позволяла разбитая колея.

И ничего не увидел, кроме пустой дороги.

Позже, когда выдалось свободное время, осторожненько поговорили в деревне с местными. Они эту загадку обсуждали скупо, нехотя и без всякого удивления. Оказалось, им это прекрасно знакомо, и настолько давно, что успело наскучить. Ну да, говорили они, ничуть не удивляясь. А как же. Ездит такая… невидимая. И давненько, между прочим, ездит, времен с довоенных. И никто ее никогда не видел, а вот слышать слышали многие. Ни вреда от этого ездуна, ни, понятно, пользы.

Это было проявление классического крестьянского менталитета – отнюдь не сугубо российского, а, пожалуй, интернационального. Крестьянин испокон веков – приземленнейший практик.

Он попросту старается не уделять внимания вещам, событиям, явлениям, которые не показывают реального, непосредственного влияния на его жизнь. Ездит невидимая машина – и черт с ней, коли не вреда от нее, ни пользы…

Правда, один хитрый и пьющий старикашка, попробовал было таинственным шепотком плести небылицы про лично им виденного синерожего шофера. Будто, мол, этот ездун обожает приглашать в кабину случайных встречных – и кто, мол, сядет, тот и пропадет с концами…

Но доверия этот, с позволения сказать, источник не вызывал ни малейшего. Во-первых, откровенно путался: то у него в кабине ездил синий гниющий мертвяк, то голый скелет. И во всем остальном имелись существенные разночтения, детали всякий раз менялись. Во-вторых, из десятка наших «интервьюируемых» о привычке шофера заманивать в кабину неосторожных путников говорил один этот старикашка. Все остальные повторяли одно и то же: машина-невидимка болтается по таежным дорожкам давно, лет сорок, многие ее слышали, но никто никогда не видел, и ни пользы от нее, ни вреда…

Вот такая история. Возможно, она и не впечатляет в сравнении с похождениями Малдера и Скалли (да и в сравнении со многими свидетельствами, в этой книге приведенными допрежь). Не впечатляет – если вас не было среди тех двадцати пяти, кто своими ушами слышали не единожды шум мотора совсем близко… Шум мотора машины, которой не было.

Финал? Да, собственно, не было никакого финала. Махнули рукой. Не писать же в Академию наук: «Товарищи ученые, доценты с кандидатами!

Пишут вам простые советские геологи числом не менее двадцати пяти. У нас тут каждый вечер ездит машина-невидимка, и задолбала она нас вконец, так что пришлите экспедицию, только чтоб главным был непременно профессор с бородой, иначе несолидно…»

Ага… Им что там, в Академии наук, подтираться больше нечем, кроме как такими письмами?

Туалетная бумага имеется…

В общем, мы попросту махнули рукой на этого чертова невидимого ездуна. Мы туда приехали не загадки природы разгадывать, а выполнять конкретную работу, за что, между прочим, полагались приличные деньги. Своих забот было по горло. На шум мотора по вечерам больше не обращали внимания, и точка…

Александр Бушков

Слышал историю:
 
Девушка катается с инструктором. На перекрестке останавливается на красный сигнал светофора. прошло время-загорелся зеленый. Девушка трогаться не собирается. Ну инструктор не вытерпев пояснил: Зеленее не будет...

… Был у нас в отряде пустой, вредный мужичонка. Не любили его за то, что выпив не более наперстка, начинал цепляться ко всем подряд с неясными ему самому претензиями, что-то ныл оскорбительное, за грудки хватался – одним словом, был хлипок и неопасен, но надоедлив, как комар. Пару раз ему подвешивали по сусалам, а потом, когда надоел вконец, решили проучить всерьез…
И вот вам декорации. Наш склочник (а он, на чем розыгрыш и базировался, наутро ничего не помнил из вчерашнего) просыпается прямо у палатки, где вчера и заснул, не добредя до спального мешка. Голова трещит, во рту эскадрон ночевал – ну, симптомы все насквозь привычные, оно бы и ничего, вот только неподалеку лежит смирнехонько и неподвижно накрытое брезентом нечто, по форме крайне напоминающее утоплый труп мертвого человека. И с одного конца сапоги из-под брезента высовываются, носками в небо. И сидит над нашим склочником начальник отряда с карабином на коленях. И, едва мужичонка пытается встать, рявкает:
– Лежать, мать твою! А то пальну!
И тут же – отряд в полном составе. Лица у всех мрачные, удрученные, головами покачивают: мол, надо же… м-да, ситуация…
Склочник, уже чувствуя неладное, все же вновь пытается встать. И снова окрик:
– Лежать, не шевелиться! До приезда милиции лежать! Да, брат, ну и натворил ты… А впрочем, какой из тебя брат, тварь такая…
Как писал классик Успенский (который Михаил) – жить всегда страшно, а с похмелья тем более.
Унылая ситуация.
Человечка начинает корежить: ребята, да вы что, да я…
Лежать, орут два десятка глоток. Лежать, тварь!
Лежать, морда, с-сука позорная! Лежать, выродок!
Пока участковый из деревни доберется, мы тебя сами порвем… при попытке к бегству! Какого парня порешил, гнида!
Мужики?! Да вы что?! Да нешто я…
Ты, падло, ты, волк позорный! Ты Володьку, козел, тварь, вчера вечером ножичком под сердце саданул! Вон он, Володенька, друг наш милый, под брезентом бездыханным покоится! И за участковым уже послано в деревню, и ножик твой – вот он, и светит тебе, надо полагать, голимая вышка. А ты чего же, гад, хотел от жизни и прокурора после таких фокусов, путевку в Сочи и блондинку в койку? Сука, какого парня замочил…
Не доведем до властей, сами порвем…
Вот это был страх, судари и сударыни! Всем страхам страх. Стра-ах… Дай вам бог, хорошие мои, в жизни не видеть физиономии, сведенной этаким вот страхом…
Злая, кончено, была шуточка, жестокая, но очень уж этот организм всех достал. Ну, мы ж не звери, мы его в таком состоянии держали пару минут, не более, чтобы не рехнулся и не помер от разрыва сердца…
По размышлении, этот сморчок должен был нам быть только благодарным. За ту нечеловеческую радость, что ему довелось испытать, когда ему показали, что нет под брезентом никакого трупа, а лежат там только свернутые фуфайки, и пустые сапоги к ним прилажены. Вот это было счастье, радость… Ни убийства, ни грядущей стенки!!!

Александр Бушков

жёстко.....

Отправляясь на сей раз в поле, болтаясь в последний день по городу Абакану (областной центр, сто тысяч населения в те времена) и увлеченно пропивая аванс, мы познакомились с одним близким по духу парнишечкой, каковой со старой работы-то уволился, а вот новую все подыскивал, не в силах найти то, что подходило его вольнолюбивой душе.

А у нас как раз не хватало человека в бригаду.

Ищи его потом на месте, в глухомани, в крохотных вымирающих деревушках…

Короче говоря, крепко подпоив нашего нового знакомца, мы ему красочно и цветисто обрисовали все прелести вольной и беззаботной геологической жизни, где работают раз в неделю по прихоти, где завались тушенки и сгущенки, спирта и баб, где чистый воздух, романтика и превышающие всякое воображение заработки…

Клюнула рыбка. Повело товарища на безделье и романтику.

Мы, не теряя даром времени (благо документы у этого орла все имелись при себе), вмиг доставили нового друга в управление, где он подмахнул договор, сдал документы, получил аванс, сапоги и спецодежду. И поехал с нами. Сутки после этого мы его поддерживали в невменяемо-пьяном состоянии.

А теперь представьте себе ощущения человека, которой с дичайшего похмелья продрал вконец глаза. Нас, корешков новоявленных, он вообще-то смутно припоминает. Однако твердо знает, что пить с нами садился в немаленьком городе, областном центре, где многоэтажные здания, телебашня, асфальт, машины на улицах, милиция при свистках и погонах, одним словом, цивилизация и урбанизация.

Меж тем вокруг – глушь неописуемая. Озеро какое-то огромнющее в окружении скучных возвышенностей, два десятка избушек – и это все!

А город-то где? Где областной центр? И вообще, где это я? Ясно, что на Земле, но это ж не город…

Ну в точности как в восемнадцатом веке, когда этаким вот, совершенно аналогичным образом вербовали моряков на новую службу. Называлось это «зашанхаить». Нажрется в кабаке бедолага с новыми приятелями, а обнаружит себя на палубе корабля в открытом море…

Человеку вежливо и душевно объяснили: ты, мил друг, имеешь честь пребывать в некоем населенном пункте, отстоящем от города Абакана километров на четыреста. Это ежели по прямой.

А по железной пороге или автомобильному тракту даже дальше.

То есть как? Зачем я здесь? Что я тут делаю?

Так ты ж, голубь, заявление о приеме на работу подписал – именно в нашу славную партию.

И аванс получил, и пропить его уж успел, и все документы твои в конторе в означенном граде Абакане. Словом, сейчас похмелимся, приятель, а завтра, благословясь, на работу выходим…

Здесь? В глуши? Не хочу!!! Не надо мне такой романтики! Я человек свободный, полноправный гражданин, не имеете права насильно удерживать, я вам не какой-нибудь негр под ярмом колонизаторов!

Объясняют человеку: кто ж спорит, милый, что человек ты свободный… Оченно верим. Только вот ведь незадача какая – никто не обязан твою свободную и независимую личность транспортировать в места, более приближенные к цивилизации. Пожалуйста, увольняйся хоть через минуту.

Только имей в виду: до ближайшего железнодорожного вокзала полсотни верст бездорожьем, да и оттуда до Абакана – четыреста километров чугункой. А у тебя денег ни копейки, паспорта тоже нет, и даже сапоги на тебе казенные, вместе с авансом полученные. Иди, кто ж тебя держит!

Добирайся, как знаешь…

Вот это, судари мои, и была полная и законченная мистика! Вы попробуйте себе представить этакое вот пробуждение от алкогольного дурмана в какой-то глуши, в рабство геологическое запроданным. Пили посреди цивилизации, а очнулись…

Мистика-а…

Между прочим, парню мы оказались невольными благодетелями. Как ни терзали его поначалу похмельные страхи, в конце концов он добросовестно отработал сезон. И второй. И третий.

Прижился. Нашел именно то, чего искал неосознанно. Лет через восемь я его встретил – и он по-прежнему в геологии трудился, не собираясь уходить. Благодарил даже. За то, что помогли отыскать его жизненное предназначение…