Почему любая модернизация в России заканчивается тупикомРоссийская экономическая дискуссия вертится вокруг того, где взять деньги на развитие. Но никто не задумывается о качестве активов, в которые их предлагается вложить. О том, почему в этом случае наращивание инвестиций бессмысленно - колонка депутата Государственной думы Валерия Зубова и директора Центра исследований постиндустриального общества Владислава Иноземцева.
Резкие повороты во внешней политике России и управленческой практике исключили возможность согласованной выработки плана на случай экстремальной ситуации. Но именно в такой ситуации оказалась российская экономика. Повестка экономических дискуссий резко сменилась: на первый план вышли импортозамещение и финансирование реального сектора. Экономический блок федеральной власти ищет новые подходы к росту и пытается начать дебаты об источнике необходимых для «нового прорыва» средств. Таким источником видится то наращивание бюджетного дефицита и вложение средств резервных фондов в конкретные инвестиционные проекты, то «накачка» деньгами банковской системы. Однако и направления прорыва, и его главные действующие лица пока вынесены за скобки. Это фундаментальный недостаток экономической дискуссии в стране: люди озабочены, если говорить на финансовом языке, пассивами – но никто не задумывается о качестве активов, в которые их предполагается вложить. Между тем второй вопрос, на наш взгляд, неизмеримо важнее первого.
Россия – страна непрекращающихся модернизаций: как человек, который постоянно лечится, но так и не становится здоровым. Понимание, в чем состоят особенности российских модернизаций, критически важно для проведения каждой последующей волны реформ – но его, похоже, у нас так и не возникает. Не претендуя на исчерпывающие трактовки, обратим внимание на три пункта, мимо которых попросту нельзя пройти.
ПервыйЧетыре больших модернизационных усилия, предпринятых нашей страной за последние 300 лет (реформы Петра I, ускоренное развитие в конце XIX - начале XX века, сталинская индустриализация и формирование современной российской экономики в 1960-1970-е годы), во многом отличались – но в одном они были схожи. Их общей чертой выступал масштабный трансферт технологий (производственных и социальных) из внешнего мира в Россию.
В первом случае речь шла не только о заимствовании приемов промышленного производства, перенятии методов организации военного дела и государственной службы, но и об «импорте» значительной части самого управляющего класса (к концу царствования Петра I иностранцы занимали до 15% средних и высших должностей на гражданской службе и до 30% – в армии и на флоте).
Во втором – о гигантском по своим масштабам импорте оборудования и о невиданном в истории страны притоке иностранного капитала и менеджеров (69% железных дорог в России к 1900 году принадлежали акционерным обществам с иностранным участием, не говоря о петербургских предприятиях электротехнической промышленности, нефтяных скважинах Баку и угольных шахтах Юзовки).
В третьем – о мощном притоке технологий и тотальном переносе производственных практик. В годы индустриализации в СССР по западным проектам и с применением импортного оборудования было построено более 500 крупных предприятий, которые до сегодняшнего дня составляют стратегический каркас российской экономики.
В четвертом – о критической зависимости СССР от ряда технологических решений и импорте оборудования для автомобильной, нефтегазовой, машиностроительной отраслей и того, что сегодня называется элементной базой.
Заметим, что практически во всех случаях (исключением может считаться разве что рубеж XIX и XX столетий) реформы проводились за счет внутренних источников финансирования, но при использовании заимствованных технологий и практик. Это важнейший из уроков российских модернизаций: они не только были догоняющими, но и основывались на технологическом трансферте, который ни разу так и не перерос в органическое развитие. Отчасти этот трансферт потому и казался Европе «безопасным», что к середине ХХ века стало понятно: российская и советская система управления может адаптировать технологии к своим нуждам, но развить их не сумеет.
ВторойПолучив новые технологии, в России применяли их прежде всего для количественного роста – и при этом практически всегда проигрывали как в самом количестве, так и в качестве. Аккумулировавшиеся ресурсы использовались для освоения пространства, реализации гиперпроектов, для наращивания «валовых» показателей. Предполагалось, что такие цели сами по себе оправдывали затраты – от строительства Санкт-Петербурга до освоения советских «северов», от строек первых пятилеток до БАМа и углеводородопроводов. Это порождало особую логику. С одной стороны, «вала» было легче всего достичь там, где не требовалось радикальных новаций (к 1986 году, когда отчетливо выявились все недостатки административной системы, СССР занимал первое место в мире по добыче нефти и газа, производству стали и минеральных удобрений, сахарной свеклы и картофеля, но вчистую проигрывал в высокотехнологическом секторе). С другой стороны, задача повышения темпов прироста экономики всегда доминировала над целью усвоения новых технологических укладов, и даже умиравшая советская экономика стремилась, скорее, к «ускорению», чем к перестройке.
По сути, все российско-советские модернизации выдержаны в едином ключе: осознавая отставание страны, ее лидеры находили источник финансирования преобразований, затем перенимали передовые технологии извне, осваивали их и стремились максимально использовать для целей расширения той экономики, которая возникала из первичного трансферта технологий. Когда технологический уклад устаревал (как в годы первой Крымской войны, в 1920-е или в 1980-е годы), неизбежно наступал очередной кризис. При этом на каждом новом цикле экономика России оказывалась «монокультурной» и переходила на новый этап развития через мобилизацию, по сути, единственного ресурса: на рубеже XVII и XVIII веков экспорт более чем наполовину состоял из леса и пеньки, в годы советской индустриализации – из хлеба и золота на 60%, в современной России на топливно-энергетические товары приходится порядка 70%.
Таким образом, ни одна модернизация в итоге не воплощалась в индустриализацию современного на тот момент уровня и не способствовала встраиванию России на равных в глобальную экономику, а уж тем более «обратному трансферту» технологий и практик в направлении развитого мира.
ТретийЭто обстоятельство сегодня особенно важно. Все российские модернизации проходили в условиях, когда цели экономического роста определялись государством. Оно же выступало и основным источником инвестиций – собранные подати и налоги, как и природная рента, направлялись в отрасли, признанные приоритетными. Так как приоритетность не предполагала вопроса об эффективности, финансы десятилетиями извлекались из относительно успешных секторов хозяйства и перераспределялись в пользу тех, чья эффективность была как минимум неочевидна. Это создавало иллюзию бурной деятельности правительства и великих свершений страны, но на каждом новом повороте порождало, с одной стороны, сокращение «производительного» класса и рост бюрократии, и с другой стороны, огромное количество бессмысленных активов. Тысячи советских предприятий остались в новую российскую эпоху долгостроем и руинами, потому что в рыночной среде их эксплуатация приносила «отрицательный доход».
Механизм такого «инвестиционного потока» мы называем суррогатной инвестиционной системой. Сегодня она включает прямые дотации из бюджета, ФНБ, ВЭБ, госбанки, РФПИ, Роснефтегаз, госкорпорации, ОЭЗы и т.д. Ее главная миссия – перелив доходов из рентабельных бизнесов в убыточные за счет бюджета и порой Банка России. Эта система игнорирует самый мощный ограничитель роста в российской экономике: тот факт, что проблемы наши сосредоточены не столько на макро-, сколько на микроуровне – на уровне предприятий и компаний. Упорство, с каким поддерживаются госкомпании – одна из основных причин снижения эффективности российской экономики. При этом число малых предприятий остается примерно на одном уровне с посткризисного 2009 года, а количество средних падает. Мы же убеждены: эффективность на макроуровне достижима лишь как «сумма эффективностей» на микроуровне. И направление средств в секторы, максимально зависимые от государственных инвестиций – вне зависимости от их объема и каналов их доставки – является ошибочным.
Какие выводы можно сделать из сказанного?Во-первых, «закрытие» страны в условиях смены глобального технологического уклада (второй машинной или третьей промышленной революции) идет вразрез с коренными интересами общества. Оно не оставляет надежд даже на новый виток «догоняющей» модернизации, не говоря уже о переходе страны на современную модель органического роста.
Во-вторых, реанимация традиционных для России «количественных» задач (от пресловутого «удвоения ВВП» до обеспечения любыми силами 40% прироста перевозок «на восточном полигоне железных дорог») – свидетельство неистребимости в сознании нашей элиты дремучей советскости.
В-третьих, попытка нарастить централизованные инвестиции при отсутствии рыночных сил на низовом уровне – бессмысленная трата сил и средств. Суррогатная инвестиционная система сродни дырявому ведру, которое можно усиленно и активно наполнять, но нельзя наполнить. Непонимание этого – диагноз для национальной экономической политики.
Успешное экономическое развитие России требует отхода от традиционно «российско-советских» методов хозяйствования, а не их укрепления. Прежде всего следует максимально использовать (как это сделали все быстроразвивавшиеся экономики Азии) возможности заимствования технологий, управленческих практик и переманивания специалистов из развитых стран. Кроме того, не стоит бояться замедления темпов роста – эту паузу следует использовать для радикальной структурной перестройки (раз уж мы потеряли такую возможность в кризис 2008-2009 годов).
Наконец, особое внимание следует уделять не макроэкономической стабильности и созданию «институтов развития» на национальном уровне, а выращиванию той низовой среды, которая может быть восприимчивой к импульсам правительственных планов. «Деревья растут снизу».«Пассивы» в нынешних российских условиях находятся довольно легко даже в условиях ограниченности внешнего финансирования. Они, как показывает история, всегда в основном были внутренними. Проблема в том, что нам нужно радикально пересмотреть качество «активов», которые будут формироваться за счет этих средств.
Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции. источник - http://top.rbc.ru/economics/29/09/2014/542...bb20f7362ab05c9
